Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой - Александр Колмогоров

В Тюмени наряду с судостроительным (Жабынским) заводом И. И. Игнатова, механическим Р. Г. Гуллета им было осмотрено и значительное, даже по меркам Европейской России, кожевенное предприятие «Братьев Колмогоровых».[322] Н. М. Чукмалдин в одном из своих многочисленных обзорных репортажей с Нижегородской ярмарки этого периода писал в «Сибирской Торговой Газете»:

…Признавая за наследниками покойного Ф. С. Колмогорова значительную степень техники выделки кож, присоветовал бы им не столько для барыша, сколько для роли пионеров новой промышленности, открыть при своём прогрессивном заводе шитьё обуви для всей Сибири…[323]

Добавим от себя, что Николай Мартемьянович, радея о популярности газеты родного города и тобольского «Сибирского Листка», являлся до самой своей кончины не только их активным корреспондентом, но и добровольным агентом по подписке в Москве[324].

7 февраля 1898 года семью Колмогоровых постигла новая потеря. Вслед за дядей Иваном Степановичем ушёл в мир иной (от мучительной чахотки) и его крестник, старший сын Филимона… 45-летний Иван.

Ежедневные молитвы на глазах у матери безобидного, слабовольного, но истово верующего страдальца достигли чертога Отца Небесного, и, будем надеяться, что в кущах райского сада нашлось место для души ещё одного земного праведника, оставившего нам на листах своего любимого «Апостола» два автографа: на первой странице (сверху на полях) — «Ив. Фил. Колмогорова от бабушки Ек. Ив. Барашковой»; на заднем форзаце — «Благословенен Бог Господь Израилев во веки зде есть Христово и истинно хотяшу верну Христеянину спастися ничтоже противу имети в мысли своей свято вечная гибель. Ив. Колмогоров».

Часть девятая

(1895–1903 гг.)

Изнанка жизни

К началу 1896 года творчество Надежды Александровны становится заметным явлением в журналистской, литературной и сценической жизни Москвы и Петербурга.

Из письма к сыну Борису в Варшаву от апреля 1896 года:

…Сегодня вернулась из Москвы, куда ездила с Линской-Неметти[325] по подготовке для неё Revue уже к 21 мая. Если я исполню эту работу, то мне обещают до 1000 рублей. Тебе я смогу, не стесняя себя, выслать до 25 числа то, что обещала. Кроме того, я продала книгопродавцу М. В. Попову за 200 рублей и % с продаж право издания двух своих книг — «Женские силуэты»[326], то есть всего уже напечатанного мною в «Новом Времени». Будь спокоен, деньги верные, и ты получишь их на днях.

Мне, Боря, живётся теперь без нужды и даже — напротив. В Москву еду первым классом и там меня закармливают. Пришло время, когда я не всех принимаю из тех, кто желает знакомиться.

В этот приезд я покончила с двумя театральными постановками моих пьес. «Новое Время» предлагает поездку за счёт редакции в Париж и Лондон для изучения вопросов школьного воспитания детей на средства благотворительных и общественных фондов. Поеду, вероятно, в августе.

Вновь зовёт с собой в Италию — Испанию — Алжир и Неметти. Но всё это не так радует меня, как то, что Маня возвращается домой из общины и я в состоянии теперь дать ей отдых и даже несколько баловать..[327]

Одна за другой отдельными изданиями выходят книги её очерков, рассказов и повестей: «Вечные вопросы», «Очерки из жизни в Сибири», социальная брошюра «О положении незамужней дочери в семье». В театральных журналах и изданиях появляются её новые пьесы: «Смерть императора Наполеона I на Острове Святой Елены», комедии «Заветная мечта» и «Черепаха»[328].

В своём тщеславии Надежда Александровна замахнулась даже на «европейское» признание своего творчества. Об этом свидетельствует её письмо А. Н. Пыпину[329] от 2 июля 1896 года о желании стать сотрудником «Вестника Европы» и напечатать в нём свой первый роман «Варя Бронина»![330]

Выйдя на литературную стезю и явно преуспевая, писательница и драматург, впрочем, как и большинство людей творческих профессий, постоянно, до самой своей кончины нуждалась в деньгах, одалживая их у знакомых. Её траты явно превышали достаточные для скромного существования доходы, и долги, преследуя по пятам, привносили в жизнь много горьких минут и тяжёлых переживаний.

Из писем к А. С. Суворину: от 14 апреля 1896 года.

Многоуважаемый Алексей Сергеевич!

Вот уже вторая неделя, как я больна. У меня много неприятностей вроде сердечного удара, отнялась левая нога, и только теперь я начинаю владеть ею. Но пишу Вам по другому поводу.

На мне оказался 4-летний грудной ребёнок фабричной работницы, попавшей в больницу. Больной, паршивый уродец-рахит с опухшими руками и ногами, до того слабый, что не стоит на ножках.

Я сижу и шью ему рубашку, и так его жалко, что он даже начинает мне нравиться.

Я не Дон Кихот, за приключениями не бегаю. Но если жизнь сталкивает меня с горем, я не могу спокойно пройти мимо. Что делать дальше? Ребёнок не стесняет меня, а я не спешу избавиться от него, но требуется лечение. Поможете ли Вы мне выходить его и поместить в надёжный приют? Готова следовать Вашим указаниям, но помогите, дайте совет! Может быть, подскажет Анна Ивановна?[331] Она добра. С уважением и преданностью Н. Лухманова.

Без даты.

Многоуважаемый Алексей Сергеевич!

Решила обратиться к Вам с большой просьбой, от исполнения которой зависит всё моё спокойствие. Больна моя дочь, которая возвращается из общины сестёр милосердия. Я должна немедленно снять дачу и окружить её возможным спокойствием. Помогите мне. Никакой задолженности в газете за мной нет. Умоляю Вас. Мне требуется 150 рублей. Если Вы не откажете, то я сегодня же успею получить деньги в конторе. С глубокой признательностью Н. Лухманова.

Без даты.

Многоуважаемый Алексей Сергеевич!

…Благодаря Вашей помощи я перевезла дочь на дачу. Посылаю обещанный очерк. Всем сердцем благодарю за доброту и помощь. Никогда, как теперь, она не могла быть так вовремя. С уважением Лухманова.

Без даты.

…Вы будете удивлены моей навязчивостью. Но я опять обращаюсь к Вам! Простите, это в последний раз. Больше ни лично, ни письменно я Вас не обеспокою. Эти дни я пережила столько горя, что сил нет. Дочь больна, и я на грани полного отчаяния.