Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя - Юрий Штридтер

Из рассмотренных русских произведений рассказ Каина ближе всего к рассказам Новикова, уже благодаря изображению московской среды и интересу к московскому организованному разбою. С мошенником и рассказчиком Каином эти мошенники и рассказчики делят не только столь специфические темы, как страх перед «Сыскным приказом», выдача персонажем своих пособников московской полиции и др., но и предпочтение описаний на языке мошенников и специальных выражений (которые автор и здесь отчасти комментирует в примечаниях)[697]. Вот только рассказчик от первого лица истории Каина склонен в целом к ироническому, забавному приукрашиванию не особенно приятного сюжета, в то время как рассказчики от первого лица у Новикова почти сплошь рисуют подчёркнуто безотрадную и пессимистическую картину. Это касается, например, и биографии Аннушки в виде исповеди «грешной женщины». В этом качестве она подобна «Пригожей поварихе» Чулкова, но описывает гораздо худшую ситуацию (уже относительно безудержного соперничества между матерью и дочерью), заканчивающуюся не моральной переменой, а публичным домом и сводничеством.

И как раз в самых грубых и мрачных описаниях Новикову в наибольшей степени удается выйти за рамки литературных шаблонов и дать картины русской жизни. Характерный пример этого рода – история исповеди наивного любовника обманутому супругу. Подобно тому, как в другой главе Новиков обрабатывает мотивы новеллы, происходящие из «Декамерона» и попавшие поэтому также в русское наследие фацетий, и в данном случае речь идёт о теме, появляющейся уже в старой итальянской новеллистике[698]. При описании неоднократных исповедей и всё новых убежищ Новиков следует прежде всего ещё совсем старой схеме. Но затем он резко преобразует повествование, что чуждо старой, с некоторым «перчиком» новелле: любовника, не застигнув его in flangranti (на месте преступления. – Лат., прим. пер), просто арестовывают и подвергают публичному бичеванию, жену отсылают в монастырь, наказанный скрывается в московских притонах мошенников, подкарауливает своего врага и совершает жестокую месть, сломав ему обе руки и ноги. Вдруг веселый рассказ завершается жестким, насильственным финалом, и точно так же вдруг за литературным шаблоном проглядывает какая-то часть русской среды. Эту часть, конечно, вообще нельзя рассматривать как нечто характерное для русской жизни, но она характеризует определённую достаточно существенную сторону этого бытия. Подобное имеет силу применительно к изображению жизни русского купечества вообще. Конечно, такие темы, как обман молодой женщины, вышедшей замуж за старика, никак не новы или не являются специфически русскими. Но, подобно тому, как Новиков при этой возможности указывает на особенно частую в тогдашнем русском купечестве большую разницу в возрасте между супругами, описывает склонность одиноких и неудовлетворенных купчих к возлиянию, рассматривает определённые нравы русских купцов (например, принятие в дом бедных родственников, которых сначала используют, а потом берут в жены)[699] – всё это решительно выходит за пределы обычного в шванках и новеллах и является редкостью в печатной русской развлекательной литературе XVIII в.

В этом состоит также подлинная ценность книги. Напротив, в своих изобразительных средствах она весьма примитивна даже для русской прозы XVIII в. С учетом плутовской литературы это только доказательство популярности традиционной схемы исповеди плута (которая здесь применяется четыре раза кряду), но обычно в формальном отношении не выводит за предлагаемое на примере Чулкова также и в рассказе Каина от первого лица. С тематической точки зрения «воспитание», однако, в отличие от этих произведений играет во всех четырёх исповедях Новикова существенную роль. Это тенденция, соответствующая «литературной» обработке сюжета Каина Комаровым, и в ещё большей степени характерная для некоторых русских «романов о нравах», напечатанных вскоре после «Ивана».

Типичное произведение этого рода – вышедший в 1794 г. роман «Неонила, или распутная дщерь, справедливая повесть[700]. Рассказ, автор которого неизвестен, вводится рамкой.

Пожилая и бедная девица Добродушева читает вслух своей меценатке, графине Богатовой, из своих записей, речь в которых идёт о судьбе её сестры, вдовы помещика Честномысловой, и прежде всего о её непутёвой дочери Неониле. Воспитанием дитяти Неонилы заняты все вокруг, причём все в разных направлениях: мать строит всё своё воспитание на «сердце», её компаньонка хотела бы воспитать девушку «героически», учитель, приверженец Руссо, придерживается точки зрения, согласно которой следует свободно развивать «естественные задатки». Тетушка же (то есть автор записей) старается в возможно более резких образах показать племяннице разницу между добродетелью и пороком вкупе с соответствующими вознаграждениями и наказаниями. Результат этой неразберихи – полная неудача воспитания. Девушка связывается с учеником садовника, устраивает скандалы и в ответ на упреки убегает. Наконец, по совету тети, её выдают замуж за бедного дворянина по фамилии Простяков. Но в то время как Неонила после свадьбы протестует против дальнейших моральных проповедей тетки, никчемным оказывается и сам супруг. Молодая пара проматывает в городе его имущество, к ужасу тети Неонила обзаводится многочисленными любовниками и после смерти матери это бесчинство продолжается и в имении. Неонила выгнала из дома тетю точно так же, как и бедную и добродетельную девушку Ульянушку. В конце концов муж образумливается, но не может добиться своего против необузданной жены. Она оставляет его, уйдя с возлюбленным, супруг её возвращает, она пытается уйти ещё раз и на этот раз возвращается сама, ограбленная разбойниками с большой дороги, зараженная «злой болезнью», от которой вскоре после этого умирает. Вслед за тем её исправившийся муж женится на добродетельной Ульянушке, а также заботится об изгнанной тете.

При столь кратком воспроизведении эта «правдивая история» предстает малозаметным в литературном отношении моральным примером. Впечатление примитивного контраста ещё усиливается в результате применения автором (вполне в духе старой поучительной литературы) недвусмысленно говорящих имен. Он даже сверх того предпосылает всей книге именной указатель, в котором «характер» каждого персонажа, узнаваемый уже из имени, дополнительно обозначается со всей определённостью, как, например:

Софья Павловна Добродушева – добродетельная, но бедная барышня. Вера Павловна Честномыслова, Неонилина мать – женщина добрых качеств и богатая. Терентий Трифонович Простяков – воспитан в П., однако, недальнего ума и супруг Неонилин[701] и т. д.

И всё же в литературном отношении роман стоит существенно выше большей части русских сочинений того же времени, рассмотренных в этой главе. Ведь сказанное до сих пор касалось только действия романа; но действию придается здесь несравнимо меньшее значение, чем, например, в плутовских романах, живущих в значительной степени за счёт изложенных событий, самих занимательных приключений. В противоположность этому для «Неонилы» характерно как раз сокращение обилия приключений в пользу детального описания отдельных ситуаций, отдельных персонажей и их побудительных мотивов. B плутовском романе мимо читателя проходит долгая и пестрая жизнь, странствие с места на место, причём плут может вступать в контакт как с низшими, так и с высшими социальными слоями. Да при этом одна проделка следует за другой, предшествующее приключение сменяется нынешним. Но жизнь Неонилы относительно коротка (она умирает, едва достигнув двадцати лет), её социальная среда – это ограниченный мир простых помещиков, да и место действия по существу сводится к имению и городскому жилью. К тому же введено относительно мало персонажей (их необычно мало, по меньшей мере, в сравнении с тем, что свойственно плутовским и авантюрным романам), так что для их перечисления достаточно предваряющего именного указателя. Но зато гораздо обстоятельнее описываются и анализируются различные отношения между этими персонажами, их побудительные мотивы, симпатии и антипатии, чем это обычно и возможно в плутовском романе с его обилием действия и персонажей.

На изобразительном уровне этой основной черте соответствует однозначное преобладание формы, характерной для непосредственного общения между людьми, а именно диалога (и наряду с этим письма, так как там, где тетя не находится сама поблизости от Неонилы, ей часто приходится получать письма о ней от других лиц, как и обмен письмами между тетей и супружеской парой). При этом диалоги характеризуются отчасти литературным качеством, необычным для тогдашней русской прозы: живость и наглядность, написано разговорным, но при этом не грубым, как в шванке, а приглаженным в литературном отношении языком, дифференцировано с точки зрения характера собеседников и соответствующей ситуации. Это особенно обращает на себя внимание, если ранее читались романы Чулкова, в которых диалог очень редок и относится к числу наиболее слабых фрагментов. Но он и в других рассмотренных произведениях русской прозы того времени в целом не столь богат и самостоятелен, как в «Неониле». Диалог ограничивается в них большей частью ролью грунтовки наподобие формул по отношению к доминирующему действию или превращается в остроумную игру со словом.