Груз небесный - Сергей Александрович Трахимёнок

с тобой произошло на губе, ты близко к сердцу не принимай. Пройдет много лет, и когда-нибудь ты будешь рассказывать своим сыновьям, глядя на их тепличное пребывание в армии, как ты в девяносто втором году сидел на губе и какой садист был у тебя «топчан». А сейчас не зацикливайся на этом… Думай лучше, что пребывание на губе закрепляет нашу легенду. Конечно, тебе пришлось пережить несколько неприятных суток, зато теперь…

– Ничего подобного, теперь начнется еще проработка в роте, и я буду вынужден слушать все, что думают обо мне товарищи…

– Тебе придется через это пройти…

– А не лучше ли просто перевести меня туда, куда вы хотели, и дело с концом.

– Нет, потому что нам нужно переводить тебя так, как обычно переводят других нарушителей, а их не переводят мгновенно…

– Мне все это не нравится, когда мы начинали работу, вы…

– Ты понимаешь, в каждом деле есть свои издержки производства… Ты читал книжки о войне? Ты должен знать, что во время войны людей посылали на работу к оккупантам. Как, по-твоему, какое отношение было к ним у нормальных людей?

– Плевое, конечно.

– Да, в одной деревне молодежь убила учительницу, которая согласилась работать у немцев в комендатуре переводчицей. Ведь никто, кроме нескольких человек, не знал, что она – разведчица. Разведчикам не вешают таблички на грудь, чтобы было ясно, что они выполняют задание…

– Это тоже издержки производства.

– Да, если хочешь… Тебе, конечно, не придется подставлять свою голову, я надеюсь, но в правонарушителя поиграть необходимо…

– Боюсь, что меня не хватит к тому моменту, когда надо будет играть по-настоящему…

– А ты уже играешь по-настоящему… Сделаем так: полежишь еще в лазарете день-другой, а потом тебя направят в госпиталь на обследование… Там ты тоже долго не задержишься, поскольку тебя надо будет разобрать на собрании, повоспитывать в назидание остальным и отправить в другую часть… Но несколько дней на обследовании ты пробудешь… Это нужно для твоего окончательного выздоровления и одновременно подготовки…

– Из этого ничего не получится.

– Почему?

– Зная госпитальное начальство, могу сказать точно: оно удивится пребыванию в госпитале человека три-четыре дня… Такое невозможно, у каждого заболевания свои сроки лечения… И будет странным, если я буду там несколько дней…

– Здесь все нормально, мы проверим тебя на предмет какой-нибудь опухоли и не найдем ее. Вот и все… После этого тебя выпишут. Поместим тебя в палату с ветеранами.

– Может, обойдемся без госпиталя? – сказал Веригин. – Я понимаю, что надо отдохнуть перед завершающей стадией операции, но бог с ним, с отдыхом, как-нибудь продержусь…

– Нет, тебе надо не только отдохнуть, но и кое-чему научиться. Сдерживать себя, например, со мной встретиться раз-другой. Здесь мы сделать этого уже не сможем. Ты своим вызовом на гауптвахту лимит встреч нормального солдата с оперработником исчерпал. Понял? Здесь все будут знать, что ты встречался с кавказцем, который предлагал тебе продать свое штатное оружие. Но поскольку кавказец не назвал себя и не оставил координат, этот сигнал интереса не представляет, во-первых, и может быть туфтой, во-вторых… И еще одно, о последнем этапе говорить рано, ты еще не внедрился в среду, которая представляет для нас интерес, а отсюда… Завершающий этап, может быть, наступит нескоро, так что отдохнуть тебе тоже стоит…

* * *

– Мы тут посовещались и решили: сопровождать гроб до Москвы будешь ты, – сказал мне Шабанов на следующий день.

– Один?

– Конечно, – бодро ответил замполит.

– Да, но цинка у нас в лесу не было, тонкого железа тоже, и контейнер вышел очень тяжелым… Чтобы его переносить, нужно целое отделение.

Замполит развел руками: «Сам понимаешь, бойцов тебе дать не можем – не тот случай, но ты не волнуйся, до аэропорта мы тебя довезем, а в Домодедово тебя встретят родственники… За груз и билет рассчитаешься из похоронного фонда – выписать проездные нет основания… да и с деньгами удобнее… В общем, занимайся, продумай все. В семь на санитарной машине поедешь в аэропорт – раньше выехать нет возможности. Машину не задерживай. Все понятно?»

– Так точно, – ответил я без всякого энтузиазма.

Пока Финк возле клуба с помощью шестерых солдат затаскивал контейнер на деревянную площадку – основание ящика, пока ставил стенки, засыпал свободное пространство опилками, сунув в них завернутый в наволочку портфель Уварова, пока прибивал крышку, укреплял ящик проволокой, зачищал рашпилем и наждачкой ручки, я, усевшись в комнате дежурного по части, набросал на листе бумаги перечень препятствий, которые могли подстеречь меня в пути. Сделав это, я поплелся в Выселки, но не окружной автомобильной дорогой, а тропинкой, по которой шел ночью. Днем дорога оказалась еще короче – через двадцать минут я добрался до поселка, зашел на почту, дал телеграмму родителям Уварова и направился в сельский совет.

Предсовета оказался крупным мужиком предпенсионного возраста. Он словно сошел с картинок «Крокодила» – был одет в гимнастерку, большой живот его свешивался через ремень с солдатской бляхой.

Я убедил его выдать мне справку о том, что «тело военнослужащего Уварова может транспортироваться любым видом транспорта». Справку я взял на всякий случай, жизненный опыт подсказывал: в дороге всякое может случиться, а без бумажки – ты букашка. Потом я попросил его заверить справку о том, что Уваров «не страдал инфекционными заболеваниями». Председатель уперся, начал говорить, что это дело не его «конпетенции». Но я его убедил: он был бюрократ от госвласти, я – от юриспруденции. Я сломал его, показав свидетельство о смерти, в котором об инфекционных болезнях не было сказано ни слова.

Возвращаясь, я обратил внимание, что тропа, которой я шел вчера ночью и сегодня днем, ведет из части в Выселки и не имеет ответвлений. Значит, это знаменитая тропа самовольщиков «семь шагов к горизонту», о которой я много слышал. Именно этой тропой пользовались военные строители нашей части, чтобы ходить на свидания с поселковыми женщинами, покупать водку в Выселках. Именно на этой тропе время от времени устраивали засады бойцы комендантского взвода. И именно этой тропой везли рулон рубероида «неустановленному лицу» сидящий на гауптвахте Мосин и лежащий в гробу Уваров.

Когда я вернулся в часть, ящик был готов полностью и Финк попросил меня принять работу. Вдвоем мы подергали за ручки с одной стороны, потом – с другой, ручки держались крепко, и ящик был сделан на совесть, как и все, что делал Финк.

– Спасибо, – сказал я ему.

– А… не за что, – ответил он, – чего бы доброго…

Вечером я зашел в штаб за командировкой.

Шабанов опять куда-то торопился, но все же уделил минуту для последнего инструктажа.

– Так, – сказал он, уже стоя