Сказки далеких островов и стран - Ванда Мараховска

Бантьенг постоял минуту в нерешительности, а потом, вздохнув, промолвил:

— Ладно, раз помогать, то уж помогать до конца!

Опустился перед Бадюлем на колени и крикнул:

— Ну, лезь уж, влезай скорее на меня, нет у меня времени. Да покрепче обхвати мой горб передними лапами, чтобы не упасть.

Крокодил уселся на закорках Бантьенга, и буйвол двинулся в путь к воде вместе со своим тяжелым грузом. Добравшись до середины реки, он сказал:

— Слезай, мне тяжело.

Но Бадюль снова закряхтел:

— Ах, дорогой мой, ведь тут совсем, совсем мелко, я не выплыву. Понеси меня еще немножечко, поближе к морю, а там-то я уж как-нибудь сам справлюсь.

И Бантьенг потащил крокодила дальше на своей спине. Ему становилось все тяжелее и тяжелее. Он все глубже и глубже погружался в воду, она доходила ему уже до живота, потом до груди, течение реки было сильным и быстрым. Наконец он почувствовал, что силы его оставляют, и крикнул со злостью:

— Бадюль! Я и не подумаю тебя дальше тащить, ноги мои уже еле достают до дна, а плыть с таким грузом на загривке было бы безумием!

Но Бадюль молчал, еще крепче схватившись за горб Бантьенга.

— А ну-ка, слезай сию же минуту, ты, отвратительное чудовище! — завопил окончательно рассвирепевший буйвол. Вода уже заливала ему глаза, и он уже с трудом держался на поверхности, так тяжело ему было плыть с огромным крокодилом на спине.

Бадюль по-прежнему не произносил ни словечка.

— Да слышишь ли ты, старый разбойник, что я говорю тебе? Что ты, заснул там, что ли? Сейчас же слезай, иначе я сам тебя сброшу. Из-за тебя я вовсе не собираюсь пойти ко дну. Ты-то ведь в воде себя чувствуешь как дома, а я животное сухопутное. Хватит уж, намучился я из-за тебя. А-ну, слезай!

Вдруг Бадюль широко открыл свою пасть, показав свои огромные зубища, и ехидно засмеялся. Он так вцепился лапами в спину Бантьенга, что тот даже заревел от боли.

— Ха-ха-ха! Нет, не удастся тебе меня сбросить, мой бедный Бантьенг! Мне очень захотелось попробовать лакомый кусочек твоей вкусной толстой спины. Я так ослабел под этим проклятым деревом, что сейчас мне необходимо хорошенько поесть, чтобы восстановить свои силы.

У Бантьенга даже дыхание перехватило, когда он услышал эти слова крокодила. Собственным ушам верить ему не хотелось, не мог Бадюль его так подло обмануть! Он с гневом ответил:

— Что за глупые шутки! Я уже еле-еле тащусь по воде. Последний раз тебе говорю: отпусти меня!

— Это не шутки, — ответил Бадюль, трясясь от смеха, — мне и вправду захотелось отведать твой горбик. Только двинься, я сразу же вопьюсь зубами в твою шею.

— Так-то ты благодаришь меня за услугу? За все, что я сделал для тебя, за то, что освободил тебя из-под дерева Ло, где тебя ждала неминуемая гибель, за то, что уступил твоим просьбам и согласился донести тебя на своей спине до середины реки? О, наверное в целом мире нет большей неблагодарности! А я-то, глупец, ему поверил!

И Бантьенг так жалобно и протяжно замычал, что его услышал стоявший на берегу Кантила.

— Ты лучше молчи, Бантьенг, — злобно зашипел на него Бадюль. — И чего ты так орешь, горбатая гора мяса!

И буйвол поплыл из последних сил. Вдруг он увидел качающуюся на волнах реки маленькую лодочку, сделанную из бамбуковых прутьев и листьев кокосовой пальмы. Это была старая Такир-понтанг — корзина, куда малайцы складывают свои жертвы богам.

— Задержись хоть на минутку, — закричал корзине Бантьенг, — я расскажу тебе о той ужасной несправедливости, которой хочет мне отплатить Бадюль. Его придавило дерево Ло во время бури, а я его высвободил из-под него, а потом потащил на своей собственной спине к воде, так как он был слаб, как птенец колибри. И вот теперь я плыву с ним к морю, а он черной неблагодарностью хочет отплатить мне за мое доброе сердце. О добрая Такир-понтанг, спаси меня!

Внимательно выслушала его Такир-понтанг, качаясь на волнах, а потом с грустью сказала:

— Что значу я, старая бамбуковая корзина, для сильного Бадюля? Мир неблагодарен и жесток, и не ты первый это открыл. Моя судьба может служить примером тому. Когда-то, когда я была молода и красива, люди окружали меня почтением, девушки и юноши убирали меня листьями и самыми красивыми цветами, меня наполняли различными фруктами и устанавливали у божественного алтаря. Вся деревня пела надо мной песни и исполняла обрядные танцы. И я была тогда гордой, как царица. Но когда я состарилась, когда обтрепались мои бока, люди оттолкнули меня и бросили одну-одинешеньку в воду. Я им больше была не нужна, а другая — молодая Такир-понтанг, начала служить им на торжествах. Да, да, мой дорогой, и мне, бедной Такир-понтанг, пришлось черпать из чаши неблагодарности, как и тебе. Но не теряй еще надежды, я попробую помочь тебе, хоть так мало значу сейчас в этом мире. Я поплыву к нашей подруге Кукусан. Может, она что-нибудь придумает. А ты тем временем немного отдохни вон там, на том маленьком островке.

И Такир-понтанг, колыхаясь и танцуя на волнах, поплыла дальше, удаляясь от Бантьенга.

Бантьенг доплыл со своим грузом до маленького островка, немножко отдышался, отряхнулся и вздохнул полной грудью.

Бадюль, потерявший от долгого ожидания терпение, заскрежетал зубами и закричал:

— Ну, хватит уж этой волокиты, мой дорогой, я должен тебя съесть — и баста! — и уже вонзил было зубы в его горб.

Бантьенг умоляюще закричал:

— О Бадюль! Не делай этого, подожди! Подождем Кукусан, я умоляю тебя, ради всего, что дорого тебе и свято!

— Ха-ха-ха! — раздался оглушительный смех крокодила. — Да что мне может сделать Кукусан, эта старая корзина, сплетенная из бамбуковых веток, которой люди прикрывают котелки, когда варят рис? Нет, Бантьенг, и правда можно лопнуть со смеху, глядя на твоих заступников! Ну, хорошо, знай уж мою доброту и благородство! Я съем тебя немножко позже — тогда ты, пожалуй, покажешься мне еще вкуснее.

В этот момент на волнах показалась Кукусан. Она подплыла к островку, остановилась у берега и сказала:

— Приветствую тебя, добрый Бантьенг. Такир-понтанг рассказала мне всю твою историю. Тебе, как и мне, пришлось стать жертвой неблагодарности. Вот послушай: когда я была новой, крепко сплетенной и золотисто-блестящей корзиной, люди обращались со мной нежно, ласково, мыли меня и чистили, сушили на солнце, а потом прикрывали мною красивый медный котелок с рисом и ставили нас на огонь, разведенный в тени, под пальмой или фиговым деревом. А когда рис бывал готов, меня осторожно снимали и вешали на заборе из больших кактусов. Хорошо мне было тогда. Э-эх! Счастливая была это жизнь! Я чувствовала себя нужной людям и верно им служила. Однако настали для меня черные дни. Я начала стареть, здоровье мое пошатнулось, я начала разбухать от горячего пара, на моих боках появились дырки, и однажды утром хозяйка бросила меня в мусорную яму, а дети вытащили меня оттуда и пустили вниз по реке. Такова моя история, Бантьенг. Благодарность — это редкий цветок в нашем мире, и он быстро вянет. Но я тут болтаю, болтаю, а ты, бедный, страдаешь, ожидая с минуты на минуту своей смерти. Многого не в силах я сделать для тебя, но я расскажу твою историю своему приятелю — пальмовому мату. Может быть он что-нибудь придумает для твоего спасения.

И Кукусан отплыла в сторону моря.

Тогда Бадюль сказал:

— Ну, хватит уж испытывать мое терпение. Теперь-то придется тебе окончательно приготовиться к своему концу.

Бантьенг попросил его:

— О Бадюль, придержи-ка еще немножечко свои зубы, пока не покажется пальмовый мат.

Зло шлепая хвостом, Бадюль ответил:

— Да какое мне дело до старого мата! Хватит уже этой волокиты, и не подумаю ждать больше.

В это время выплыл мат — серый, весь продырявленный, потрепанный от старости.

— Приветствую тебя, бедный Бантьенг, — сказал он. — Мне очень жаль тебя, друг. Старуха Кукусан рассказала мне всю твою историю. Да, да, мой дорогой, легче море переплыть, чем встретить благодарность. Ведь и я, когда был молод и красив и сиял всеми красками, служил людям для отдыха после тяжелого трудового дня. Я был мягок, старательно соткали меня из пальмовых волокон усердные девушки, обрамляя рисовой соломой, и покрасили в голубой цвет. На мне играли, весело кувыркаясь, дети, сидели хозяева и гости, обо мне заботились, старательно мыли и чистили на солнце. Я радовался вместе с людьми их счастью и вместе с ними огорчался их печалям, стараясь всеми силами им служить и помогать. Но когда я состарился, когда выцвели мои яркие полосы по краям и стерлись пальмовые волокна, из которых я был соткан, меня выбросили из дому вместе с мусором. Какой-то бедняк поднял меня, осмотрел, но, видно, я уж ничего не стоил, так как даже он с досадой швырнул меня в реку.

В этот момент течение подхватило мат и понесло его по волнам. Издалека лишь донесся его слабый голос: