Никоарэ Подкова - Михаил Садовяну

- Рой-то я уж завтра словлю, - сказал дед Симеон Бугский. - После обеда пойду бобы собирать.

- А я? - рассмеялся дед Петря. - Столько у меня забот, что просто ума не приложу, с чего начать и где кончать.

Но, как это часто бывает, стихии нарушили расчеты людей: дождь, почти не переставая, лил шесть дней подряд и был, по мнению многих жителей Черной Стены, безмерной напастью, немыслимой потерей времени и великим горем. И все же ливень не мог остановить в пути старого друга гетмана и Петри Гынжа. Дождь лил и в Запорожье, и в Крыму, и в Молдове, и в Польше во всем этом уголке мира. Другу гетмана и деда Петри встречались на пути то деревни, то постоялые дворы, то города. Нигде он не задерживался более, чем нужно для подкрепления сил сном и пищей. Затем, закутавшись в бурку-вильчуру, вновь садился в седло и, пустив коня неторопливой иноходью, продолжал свой долгий путь.

Если на короткое время потоп прекращался, путник останавливался в дороге где-нибудь у колодца, сбрасывал с плеч косматую вильчуру и, стряхнув с нее воду, спешил хоть на четверть часа раскинуть ее на кусты могучего репейника. Затем снимал шапку, обнажая высокий лысеющий лоб; нос у него был маленький, как у младенца, но вострый и румяный, борода расчесана на две стороны; глаза большие, навыкате. Это был дед Елисей Покотило.

25. ДЕД ЕЛИСЕЙ ПОКОТИЛО

Тук! Тук! Тук! - раздается в полночь.

Спущенные на ночь цепные псы с истошным лаем кидаются к воротам. С башенки того дома, где живут ратники, стража воспрошает:

- Кто там?

- Добрый человек и друг! - отвечает кто-то.

- А мы желаем узнать имя сего доброго человека и друга да взглянуть ему в лицо.

- Так зажгите факел и полюбуйтесь, что я за красавец в такой дождь. Да крикните вашему деду Петре, что Елисей Покотило стучится в ворота.

Великое волнение! Засветились огни в хоромах, где живут дед Петря и дьяк Раду со служителями, и в той избе, где почивают два друга-усача, любители палиц, и смуглолицый Иле, неразлучный со своей кобзой; засветились свечи и в покоях гетмана, а в горнице вдовых козачек лампада у образов никогда не гаснет; они в этот поздний час творят молитвы, кладут поклоны и просят у бога помощи страждущему православному люду. Услышав шум, обе тотчас показались на пороге.

- Да ведь стучится старый друг - и наш и деда Петри. Кликните псов, сажайте их на цепь, отодвиньте засовы, отоприте ворота. Повыше поднимете факел, чтобы всадник видел, куда направить коня.

- А дождь-то! Словно разверзлись небеса и низринулся на землю потоп.

- Таких ливней не бывало со времен Балкаш-хана, когда наши запорожцы швырнули его в днепровскую пучину.

- А помнишь, сестра Нимфодора, как показался на вершине скалы у Кривой сосны Пафнутий-безумец и накликал на землю потоки?

- Нынче еще хуже того, сестра Митродора! Тогда мы были юными девами, а теперь у нас куриная слепота и мы ничего во тьме не различаем.

Раздался оглушительный вопль:

- Елисей!

Это крикнул дед Петря. При красноватом свете факела увидел он друга и распростер объятия, чтобы прижать его к груди.

- Аха-хо! - вздрагивает и ежится старик Петря от дружеских объятий, ибо вода, стекая с бурки, бежит у него по щекам и забирается за ворот. Скинь с себя этот водопад, не то утопишь меня, брат Елисей.

Дрожат на воде багровые отблески факелов - люди шагают, словно по лужам крови. Коня отводят на конюшню и вносят в дом поклажу Елисея Покотило.

- Погодите, погодите! - кричит старый воитель. - Своего пегого я сам должен устроить: протереть хорошенько спину и холку пучком соломы, набросить попону, потянуть за уши и погладить по глазам, а затем и надеть ему на морду торбу с ячменем... Когда хлопаю его ладонью по шее, он тихонько ржет, ему, видишь ли, это приятно.

На дворе глубокая ночь, а дед Петря, отдавая распоряжения, кричит так громко, что на его голос откликаются петухи в курятнике, хрипло кукарекая, как бывает это в сырую погоду...

- Люди добрые! - вопит дед Петря. - Разведите огонь в печи! Снимите с оного путника вильчуру, стащите с него сапоги, осторожно, чтоб не уронить гостя, несите его к печи да закутайте в старую медвежью шубу! Митродора и Нимфодора! Тащите горилки, хлеба и сала. Ну и радость же выпала нам! Нынче пятница, наложить бы пост на себя от такой радости, да жаль мне голодного и жаждущего Елисея.

- А более всего жажду я услышать ваши вести да рассказы, - смеется дед Покотило, показывая крепкие зубы. - С того часу, как отъехал я от Днестра, не пришлось ни с кем словечком перемолвиться. Смотрел во все глаза, слушал, но в разговоры не встревал. Все еду, еду, а дождь мочит меня; слезу с коня, заночую под чьей-нибудь крышей, а то попросту обсушусь у костра и опять - в путь-дорогу. Довелось мне услышать, что гетман побывал проездом в Могилеве, Вроцлаве и в Умани. Ну, думаю, значит, поехали к Черной Стене. И вот я в Черной Стене и кланяюсь гетману Никоарэ...

Среди собравшихся неожиданно показался гетман. Он тоже схватил друга-бородача в объятия.

- Ну, я радуюсь за десятерых, дед Покотило, - проговорил Никоарэ.

Дед Елисей Покотило посмотрел на него долгим взглядом. Гетман, его ученик и товарищ многих ратных дел, ныне что-то не похож на себя. Очи печальны и брови нахмурены. Обнимая Никоарэ, запорожец глядит через его плечо на деда Петрю, просит разъяснений. Завтра, конечно, все узнает.

- Только ночь пройдет, явлюсь к твоей милости, гетман, побеседуем с тобой и с дедом Петрей.

- Непременно, дед Покотило, - отвечает Никоарэ.

Он стоит меж двух своих наставников, похлопывает по спине обоих стариков и поворачивает голову то к одному, то к другому. Взгляд его загорелся и стал острым, как стрела. Дед Покотило знал и любил этот взгляд.

Вот и Александру приближается к запорожцу с распростертыми объятиями. Он уже не мальчик, на лбу, некогда гладком, легла страдальческая складка. "Ох, умножаются годы и заботы", - печально думает дед Покотило.

А кто же еще появился среди друзей, собравшихся в Черной Стене, кто тот муж с седыми висками и открытым спокойным взором? И откуда взялся тут черноволосый юноша, прижимающий к сердцу восьмиструнную кобзу?

- Вон тот, что постарше, - дьяк Раду, а молодой - Иле Карайман, бывшие служители Иона Водэ, - пояснил дед Петря... - Пришли сюда с гетманом после черных дней, проведенных в Молдове. Коли не заметил ты их тогда, - добавил старик, - так оцени же теперь за святую их дружбу.

Алексу и сорокских воинов - Стынгачу и Штефана, сына Марии, дед Покотило знал еще во времена княжения Иона Водэ, когда в стране пробудились сила и надежда. Ничего, пока еще можем держать в руке саблю, мы не сдадимся.

Иле пощипывает струны. Кубок переходит из рук в руки. Вдовые старухи-козачки разыскали в дальнем углу каморы два больших запечатанных кувшина, наполненных солнечным, золотистым медом.

- Хорошо, когда встречаются друзья, - вздыхает дед Елисей Покотило. На дворе льет дождь - потоп всемирный; а тут жарко топится печь, шипит на огне жареное мясо, а чад убегает в трубу. Мы беседуем, печалимся, вспоминая усопших, и радуемся победам молодых, которые сменят нас и увидят торжество правды и наших старинных дедовских вольностей. Садись, брат с кобзой, рядом со мной и спой мне, тихонько спой - на ухо. После радости что-то мне взгрустнулось; пролью слезу и легче станет на душе!

Иле Карайман перебирает струны и поет старинную молдавскую песню. Дед Елисей плачет.

- Ослабел я, - говорит он смущенно.

Гетман и дед Петря видят, что утомился Елисей Покотило, хочется старику спать. Голова его клонится, и глаза закрываются. Струнный звон кобзы глухо доносится до него из бесконечной дали времен, из беспредельного пространства, пройденного им на коне.

Вдовицы-козачки быстро постелили для него постель на широкой лежанке, а на скамье - деду Петре. А потом обитатели Черной Стены - и воины и старухи-богомолки, - ступая на цыпочках, направляются к выходу. Никоарэ дружески кивает деду Петре и выходит первым. На дворе льет пуще прежнего, светильник вырывает из дымной мглы за окном перевитые ветром нити дождя. Петухи возвещают поздний час; мокрые псы вылезли на мгновение из закоулков и усердно встряхиваются. Сквозь завыванье ветра и отдаленный гул бурных волн доносятся жалобные крики красных коршунов, прозванных "вестниками потопов", - они предсказывают половодье.

Дед Петря прислушивается к затихающим голосам и шагам, подбрасывает поленья в огонь, затем развязывает кисет, набивает трубку, прикуривает от уголька и удобно располагается в своем углу, натянув на плечи вильчуру. А деду Елисею он старается не мешать.

Каждый человек, особенно в зрелом возрасте, засыпает по-своему, впадая в глубокий и короткий первый сон. Одни засыпают, лежа на спине, раскинув руки и слегка повернув голову; другие, как дьяк Раду, лежат ничком, уронив голову на скрещенные руки, вытягиваются, недвижные и прямые, будто срубленные сосны; иные свертываются калачиком, как дед Петря, подложив под щеку ладонь и подтянув колени к локтям; только дед Покотило даже во сне как будто сидит в седле; слегка опершись обо что-нибудь, он спит, подняв голову и спокойно опустив руки. Глаза у него закрыты, но кажется, что он внимательно смотрит вдаль.