Соня рапортует - Рут Вернер

В то время я не предавалась подобным размышлениям и считала, что делаю все наилучшим образом. Мои теперешние осторожность и опыт здорово помогли бы мне в тогдашней работе, но зато сегодня, увы, у меня уже далеко не те нервы, что прежде, и не та быстрота реакции.

Ответ Центра пришел в четверг и был повторен несколько раз подряд, так что я ничего не передавала и даже не смогла подтвердить прием. Центр приказал мне вернуться в Польшу.

Я снова разметала свое домашнее гнездо.

В Данциге я пробыла примерно четыре месяца. Вернувшись в марте 1937 года в Польшу, мы поселились в другом предместье, в сорока минутах езды на автобусе от Варшавы, по адресу: почтовое отделение Сколимов, вилла «Йоаська». Это был дом в лесу на две семьи с садом, причем верхний этаж пустовал.

Здесь, по-моему, это было в мае, я получила из Центра известие, что некий товарищ будет ждать меня в Варшаве на главной улице Новы Свят в такое-то время на таком-то углу. Никаких внешних условных примет не нужно.

Как всегда, я была на месте минута в минуту. Никогда не приходила я на встречу с хотя бы крохотным опозданием. По моему убеждению, пунктуальность — одно из необходимых условий нелегальной работы.

Некоторое время я прогуливалась взад и вперед, а потом… потом с трудом удержалась от того, чтобы радостно поздороваться с подходившим ко мне человеком. Еще бы, ведь это был товарищ Андрей, мой начальник! Он приехал, чтобы на месте проверить нашу работу. Прекрасный метод, к которому следовало бы прибегать почаще.

Товарищ Андрей провел в Варшаве несколько дней. Ему понравилось наше жилье и то, как мы устроились. Он сказал, что теперь понимает, почему меблировка обошлась, нам так дешево. Не зная, как долго разрешат нам оставаться в Польше, мы приобрели мебель не в магазине, а в столярной мастерской, так сказать, в виде полуфабриката, и Рольф сам покрасил ее в прелестные тона.

Визит Андрея я восприняла как приезд друга. Чуть не лопаясь от гордости, показала ему Янину и на этот раз сказала, что отец девочки — Эрнст.

Мы обсудили мою работу и вместе съездили в Данциг. Во время поездки товарищ Андрей выразил желание поговорить со мной не только как начальник, но и как друг и просил меня относиться к нему именно как к другу. Ему кажется, что я уже не излучаю ту веселость, которая отличала меня в московской школе и так всем нравилась. Переживаю ли я разлуку с Эрнстом и как обстоят у меня дела с Рольфом? Я отвечала, что очень ценю Эрнста и все еще тоскую по нему, но вернуться к нему… нет, этого мне, пожалуй, не хочется. Кроме того, я рассказала ему о наших с Рольфом отношениях. С таким человеком, как Андрей, можно было говорить на подобные темы. Я добавила, что все у меня обстоит не так уж плохо. Просто мне в этом отношении не везет, как и всем прочим жизнерадостным людям, в отличие от людей тихих и спокойных: стоит им хоть чуточку приуныть, и это моментально всем бросается в глаза.

Он засмеялся, взял мои руки в свои и сказал: «Соня, Соня». Затем одобрительно отозвался о моей работе и сообщил, что Директор тоже доволен мною.

Я же постаралась дать ему понять, насколько неумелой я чувствую себя в профессиональном отношении, как трудно мне следить за новшествами в радиоделе и как мне хотелось бы еще поучиться в Советском Союзе.

К моему изумлению, Андрей согласился. Я на несколько месяцев поеду в СССР, а затем вернусь в Польшу.

На такие вот случаи пребывание с нами Олло было двойным благом: Миша и Нина на время моего отсутствия останутся в надежных руках.

Товарищ Андрей хотел, чтобы я радировала в Центр о сроке его возвращения. Сообщение было совсем коротенькое. В Варшаве я, кажется, работала со сдвоенными батареями на 220 вольт. Когда я в тот вечер налаживала передатчик, Рольф был в комнате. Теперь уж не припомню, что во что я воткнула, но только получила такой удар электрическим током, что громко закричала и никак не могла оторвать руку от контактов. Рольф, сразу же выключивший ток, побелел как полотно. Пахло горелым, большой и указательный пальцы были обожжены до черноты. В конце концов я подготовила аппаратуру, но та злополучная ночь была как заколдованная. В приемнике что-то без конца гудело, шуршало и трещало, я но понимала партнера, он никак не мог принять мое сообщение. А ведь мне надо было передать всего-навсего не то сорок, не то пятьдесят групп знаков. Я промучилась несколько часов, но без толку. Можно себе представить, как стыдно и неприятно было мне на следующий день рассказывать о случившемся товарищу Андрею. Он сердито спросил, что произошло бы, касайся дело по-настоящему важного сообщения.

В ближайшую ночь мне, хотя и не без труда, удалось протолкнуть злосчастную радиограмму.

Перед тем как проститься со мною, Андрей сказал, что, как писали газеты, пятна на солнце вызвали помехи в атмосфере, а это повсюду отразилось на работе радиоаппаратуры.

В июне 1937 года мне предстояло отправиться в Москву. Олло с детьми мы отправили к родителям Рольфа на туристскую базу близ границы. Они сняли там для жилья соседний дом. Когда я думала о свекрови и ее мнимой внучке Янине, все это представлялось мне столь отвратительным обманом, что я уже не находила в себе сил молчать. Рольф, однако, просил меня не доставлять его матери новых огорчений в эти и без того трудные гитлеровские времена.

Письма свидетельствуют, что я тогда уехала в Лондон, где и получила советскую визу, проставленную то ли в чужом паспорте, то ли на вкладыше в паспорт.

В Советском Союзе я пробыла три месяца.

Поскольку год спустя, летом 1938 года, перед тем, как меня послали в новую страну, мне пришлось вновь провести в Москве примерно столько же времени, нелегко отделить события, происшедшие в ходе этих двух визитов. Буду поэтому излагать их не в хронологическом порядке, а как придется. Как-то вскоре после приезда в Москву мне пришлось довольно долго ждать Андрея в доме на Арбате. Там я встретила немецкого товарища, которого Андрей тоже вызвал к себе. Беседовали мы друг с другом сдержанно, как принято среди нелегалов, но я тем не менее узнала, что этот человек был мужем моей бывшей соседки по комнате, Герты. Я встретилась с ним еще и на сей раз узнала всю его историю. Его и Герту послали для совместной работы за океан, в одну из колоний. На пароходе Герта по уши влюбилась в какого-то сержанта английской полиции, объявила, что не может без него жить, и пыталась покончить самоубийством. При таких обстоятельствах ее мужу оставалось только одно: вернуться назад.

Да, в нашей работе бывали и такие вот, казалось бы, немыслимые коллизии, отдающие дешевой бульварщиной.

Как только я приехала, Андрей немедленно послал меня на отдых в Алупку, на Черноморском побережье. Карлош теперь работал непосредственно с Андреем; он также улаживал все формальности с отъездом иностранных сотрудников, и именно он доставил меня на вокзал. Был Карлош человеком спокойным и скромным, не переоценивал своих способностей, но нельзя было не чувствовать, какой это надежный старый большевик.