Город - Дэвид Бениофф

— Но тебе нравится?

— Пожалуй.

— Пожалуй? Это же прекрасная история.

— Хорошая, хорошая. Мне нравится.

— А название? «Дворовая псина»? Теперь ты понял, почему это великолепное название? К Радченко наведываются бабы, все время пытаются его куда-нибудь с собой вытащить, а он никогда не ходит. Для них это уже такая игра: каждой женщине хочется стать первой, кто выманит его к воротам, а никому не удается. Только псине — старой больной собаке без хозяина.

— Да, «Дворовый пес» было бы совсем не так хорошо.

— Ну да.

— А какая разница между псом и псиной?

— Псина больше. — Коля схватил меня за руку, глаза распахнуты, — и я замер. Сначала подумал, не услышал ли он чего-нибудь — урчание танковых двигателей, крики солдат вдалеке… Но он, видимо, прислушивался к чему-то у себя внутри. За руку он меня держал очень крепко, губы его приоткрылись, а лицо стало очень сосредоточенным — он будто старался вспомнить имя девушки по первой букве.

— Что? — спросил я. Он поднял руку, и я умолк. Уже через десять секунд мне захотелось лечь в снег и закрыть глаза — хотя бы на несколько минут, чтоб отдохнули ноги, пошевелить пальцами в ботинках, снова их ощутить…

— Подступает, — ответил Коля. — Я чувствую.

— Что подступает?

— Говно мое! Ох, сука, ну давай же, давай!

Он забежал за дерево, а я остался его ждать, покачиваясь на ветру. Мне хотелось сесть, но внутренний голос зудел в голове: это опасно, сядешь — уже не встанешь.

Когда Коля вернулся, я спал стоя. И видел обрывки бессвязных снов. Он схватил меня за руку, напугал. Улыбался он просто ослепительно.

— Друг мой, я больше не атеист. Пойдем покажу.

— Шутишь, да? Ничего я не хочу смотреть.

— Ты должен. Это рекорд.

Он тянул меня за рукав, чтобы я пошел за ним, но я уперся пятками в снег и сопротивлялся изо всех сил.

— Нет-нет, пойдем же. У нас нет времени.

— Ты боишься посмотреть на мою рекордную какаху?

— Если мы к рассвету не доберемся до капитана…

— Но это же чудо! Будет что внукам рассказать!

Коля тянул меня, и сил у него было больше. Я уже начал поддаваться, но его перчатки соскользнули с моего рукава, и он, оступившись, рухнул на снег. Хотел сначала рассмеяться — но вспомнил про яйца.

— Блядь, — произнес он, глядя на меня снизу вверх. Впервые за все наше странствие я увидел в его глазах что-то похожее на подлинный ужас.

— Только не говори мне, что ты их разбил. Не надо.

— Я разбил? Почему один я? Ты же не хотел идти смотреть на мое говно!

— Да, я не хотел идти смотреть на твое говно! — заорал я. Плевать мне было на фашистов, которые могут бродить в этих лесах. — Ну что, разбил, говори?

Сидя на снегу, он расстегнул шинель, вытащил из-под свитера ящик, провел по рейкам ладонью. Глубоко вздохнул, стащил правую перчатку и робко запустил руку внутрь. Пошевелил в соломе голыми пальцами.

— Ну?

— Целые.

Опять запрятав ящик и закрепив его в тепле у Коли под свитером, мы снова двинулись на север. О своем историческом испражнении Коля больше не заговаривал, но, по всему судя, был раздражен тем, что я отказался свидетельствовать. Когда он будет похваляться перед друзьями, подкрепить рекорд будет нечем.

Каждые несколько минут я посматривал на луч мощного прожектора, бродивший по небесам. Иногда километр-другой его не было видно — загораживали деревья или холмы, — но потом мы снова его находили. Чем ближе к Питеру, тем больше прожекторов виднелось в небе, но самым мощным оставался первый. Казалось, он добивает до луны, и она вспыхивает ярче, когда этот луч проходит по ее далеким кратерам.

— Вот капитан-то удивится, — сказал Коля. — Небось думает, что мы уже на том свете. Обрадуется, что мы яйца принесли, и вот тут я на свадьбу-то и напрошусь. Пусть только попробует не пригласить. Мы и жене его понравимся. Я даже, может, с невестой потанцую, пару-другую па ей покажу… Пусть знает, что замужние женщины меня не пугают.

— А я вот даже не знаю, где буду ночевать…

— У Сони остановимся. Про это ты даже не думай. Капитан нам точно еды даст, мы с нею поделимся, печку растопим. А завтра я пойду свою часть искать. Ха… вот ребята удивятся…

— Она же меня не знает. Я не могу у нее.

— Еще как можешь. Мы же друзья теперь, Лев, или как? А Соня — мой друг, значит, и твой тоже. Не волнуйся, места у нее много. Хотя раз ты с Викой познакомился, у Сони тебе будет не так интересно. А?

— Меня от Вики жуть берет.

— Меня тоже. Но тебе же она нравится, признайся?

Я улыбнулся, вспомнив Викины глаза, ее пухлую нижнюю губу, четко очерченную ключицу…

— Наверное, она думает, что я для нее слишком молод.

— Может, и так. Но ты же ей жизнь спас. Пуля ей прямо в голову летела.

— Тебе тоже спас.

— Не, тот фриц мне уже сдавался.

— А вот и нет, у него автомат…

— Не настал еще тот день, когда какой-нибудь баварский гусак побил бы меня в драке…

Спор наш не заканчивался: он вилял от анализа шахматной партии и моих якобы ошибок к предполагаемым гостям на свадьбе капитанской дочери и судьбе четырех девушек из сельского домика. Разговор не давал мне заснуть на ходу, не давал думать об онемевших пальцах, о ногах, что превратились в какие-то ходули. Небо над нами светлело — один неуловимый оттенок сменялся другим, а мы брели, спотыкаясь, прямо по мощеной дороге, где снег укатали и идти было легче. Перед самым рассветом мы увидели первый рубеж питерских укреплений: черные раны траншей на снегу, бетонные надолбы, заржавленные противотанковые ежи… километры колючей проволоки, натянутой на деревянные колья.

— Я тебе одно скажу, — произнес Коля. — Этот торт я хочу попробовать. Хоть кусочек. Мы столько ради него терпели — это будет честно. — И тут же спросил удивленно: — Что это они?.. — А я услышал выстрел. Коля дернул меня за шинель и повалил в снег. Над головой заныли пули. — Они в нас стреляют, — ответил он сам себе. — Эй! Эй, в траншее! Мы русские! Свои, не стреляйте! — Снова пули. — Вашу мать, вы меня слышите? Мы свои, наши. У нас мандат капитана Гречко! Капитан Гречко! Слышите?

Выстрелы смолкли, но мы не торопились подниматься с земли. Руками мы на всякий случай прикрывали головы. Из траншеи донесся командирский голос — офицер орал на своих солдат. Коля приподнял голову и вгляделся в линию укреплений в нескольких сотнях метров от нас.

— Они что, не слыхали о предупредительных?

— Может, это и были предупредительные.

— Нет, они в головы нам целили. Стрелять не умеют, вахлаки. Понабрали в Красную армию пролетариев. Винтовку неделю назад увидели. — Он сложил ладони рупором и заорал в сторону наших: — Эй, в окопах! Слышите меня? Патроны для фрицев поберегите!

— Поднимите руки и медленно идите сюда! — донесся ответ.

— А стрелять не будете, если встанем?

— Если вы нам понравитесь.

— Мамаше твоей я понравлюсь, — пробурчал Коля. — Ну что, львенок, готов?

Мы встали, но Коля сразу скривился и споткнулся на месте, чуть не упал. Я схватил его за руку поддержать. Он нахмурился, стряхивая снег с полы шинели, потом извернулся и осмотрел ее сзади. На уровне бедра ткань была пробита пулей.

— Бросайте оружие! — заорал офицер из дальней траншеи. Коля отшвырнул «шмайссер» в сторону.

— Меня подстрелили! — крикнул он. Расстегнул шинель и осмотрел дырку на штанине. — Невероятно, блядь. Эти суки ранили меня в жопу.

— Идите сюда, руки не опускайте!

— Еб твою мать, идиот, ты меня в жопу ранил! Никуда я идти не могу!

Я держал Колю за руку, не давая ему упасть. На правую ногу он опираться не мог.

— Тебе надо сесть, — сказал я.

— Я не могу сидеть. Как я буду сидеть, у меня пуля в заднице. Ты погляди только!

— А на колени встать можешь? По-моему, тебе лучше не стоять.

— Ты понимаешь, что меня в батальоне засмеют? В жопу раненный — и кем? Щеглами какими-то, прямо от конвейера.

Я помог ему опуститься на снег. Сгибая правую ногу, чтобы встать на колено, он поморщился. Офицеры в траншее, должно быть, устроили командирское совещание. Потом раздался новый голос — постарше, повластнее:

— Оставайтесь на месте! Мы идем к вам!

Коля хрюкнул:

— Он нам говорит… Да мне кажется, как раз на месте я и останусь, раз у меня теперь ваша пуля в жопе.

— Может, навылет прошла? Так же лучше, правда, если навылет?

— Ну так сними с меня штаны да проверь. — Коля мучительно ухмыльнулся.

— Что мне сделать? Тут можно сделать что-нибудь?

— Перетянуть надо, говорят. Не волнуйся, я сам. — Он развязал шнурки стеганой шапочки, снял ее и прижал к пулевому отверстию. Резко втянул воздух, зажмурился от боли. А когда снова открыл глаза — как будто что-то вспомнил. Свободной рукой полез себе под свитер и вытащил ящичек с яйцами.