Джунгли - Эптон Синклер

— Послушай, Джек, тебе, пожалуй, придется уйти.

Трактирщик привык к виду человеческих подонков.

Каждый вечер он гнал от своей двери десятки неудачников, таких же измученных, продрогших и одиноких, как этот парень. Но то были люди, которые сдались и вышли из игры, а Юргис все еще боролся и в нем сохранилось какое-то чувство собственного достоинства. Когда он покорно встал, хозяин подумал, что Юргис всегда казался солидным человеком и может опять стать хорошим клиентом.

— Тебе, видно, не повезло, — сказал он. — Иди-ка сюда.

Из задней комнаты пивной в винный погреб вела лестница. Наверху была одна дверь, внизу другая, и обе надежно запирались висячими замками. Это было чудесное место, чтобы устроить клиента, чьи дела еще могут поправиться, или будущего политического заправилу, которого неблагоразумно выставлять за дверь.

Здесь Юргис провел ночь. Виски лишь наполовину согрело его, и, несмотря на свое крайнее утомление, он не мог уснуть. Он начинал клевать носом, потом снова выпрямлялся, дрожа от холода, и его охватывали воспоминания. Часы ползли медленно, только доносившиеся из комнаты звуки музыки, пение и смех говорили ему, что утро еще не настало. Когда, наконец, все смолкло, он стал ждать, что теперь его выгонят на улицу. Однако этого не случилось, и он решил, что хозяин забыл про него.

Мало-помалу тишина и неизвестность сделались невыносимыми, и тогда Юргис встал и забарабанил в дверь. Явился хозяин, зевая и протирая глаза. Его заведение было открыто всю ночь, и он урывками дремал за стойкой.

— Я хочу пойти домой, — сказал Юргис. — Я боюсь за жену — я не могу больше ждать.

— Какого же черта ты не сказал об этом раньше? — рассердился хозяин. — Я думал, что тебе некуда идти.

Юргис вышел. Было четыре часа утра, и все тонуло в непроглядной тьме. Земля была покрыта свежевыпавшим снегом, и сверху продолжали падать густые хлопья. Юргис бегом направился к дому Анели.

В кухонном окне горел свет, и занавески были отдернуты. Дверь была отперта, и Юргис вошел.

Анеля, Мария и остальные женщины по-прежнему теснились вокруг печки. Юргис заметил несколько новых лиц и заметил также, что в доме воцарилась тишина.

— Ну что? — спросил он.

Никто не ответил. Сидевшие только повернули к нему бледные лица. Он крикнул снова:

— Ну что же?

Тогда при свете коптящей лампы он увидел, как Мария, сидевшая ближе к нему, медленно покачала головой.

— Нет еще, — сказала она.

— Нет еще? — в ужасе повторил за ней Юргис.

Мария снова покачала головой. Бедняга окаменел.

— Я не слышу ее, — прошептал он.

— Она давно уже успокоилась.

Снова наступило молчание, прерванное вдруг голосом с чердака:

— Эй, вы там!

Несколько женщин бросились в соседнюю комнату, а Мария подбежала к Юргису.

— Подожди здесь! — закричала она, и оба, бледные и дрожащие, стали прислушиваться. Вскоре они услышали, как мадам Гаупт, ворча и бранясь, начала спускаться. Лестница протестующе скрипела. Наконец, акушерка, сердитая, запыхавшаяся, показалась в дверях. Взглянув на нее, Юргис побледнел и отшатнулся. Она была без блузы, как рабочие в убойной. Руки у нее были в крови. На лице и на платье были кровавые пятна.

Она остановилась, тяжело дыша и озираясь. Все молчали.

— Я сделала все, что могла, — вдруг начала она. — Больше мне делать нечего — и пробовать не стоит.

Никто не ответил.

— Я тут ни при чем, — опять заговорила акушерка, — Вам надо было позвать врача и так долго не ждать. Когда я пришла, уже поздно было.

Снова воцарилось мертвое молчание. Мария здоровой рукой изо всех сил уцепилась за Юргиса.

Вдруг мадам Гаупт повернулась к Анеле.

— Найдется у вас что-нибудь выпить? — спросила она. — Стаканчик бренди?

Анеля покачала головой.

— Herr Gott![25] — воскликнула мадам Гаупт. — Ну и люди! Может быть, вы дадите мне поесть? Ведь у меня со вчерашнего утра не было куска во рту, а я работала здесь как лошадь. Если бы я знала, что будет что-нибудь подобное, я и не подумала бы за такие гроши прийти.

Тут ее взгляд случайно упал на Юргиса. Она погрозила ему пальцем.

— Помните, — сказала она, — остаток вы должны заплатить мне все равно! Не моя вина, если за мной послали так поздно, что я уже не могла помочь вашей жене. Не моя вина, что ребенок ручкой вперед пошел и его нельзя было спасти. Я работала всю ночь на этом чердаке, где собаке неприлично рожать, и ничего не ела, кроме того, что принесла с собой в карманах.

Тут мадам Гаупт остановилась, чтобы перевести дух. Мария, заметив, что Юргис весь дрожит и на лбу у него выступили капли пота, робко спросила:

— Как же Онна?

— А как может быть? — отозвалась мадам Гаупт. — Как она может быть, когда ее бросили подыхать в этой конуре? Я вам говорила это уже в то время, когда вы посылали за священником. Она молода и справилась бы при хорошем уходе. Была бы опять здорова. Она упорно боролась, эта девочка, она и сейчас еще не совсем умерла…

— Умерла? — неистовым голосом крикнул Юргис.

— Умрет непременно, — раздраженно буркнула акушерка. — Ребенок уже умер.

Чердак освещался свечкой, прилепленной к доске. Она догорала, треща и чадя. Когда Юргис поднялся по лестнице, он смутно различил в углу постель, — кучу тряпья и старых одеял, лежавшую на полу. Рядом с ней было прикреплено распятие, и около него священник бормотал молитву. Эльжбета стонала и причитала, скорчившись в дальнем углу. На постели лежала Онна.

Из-под одеяла, которым она была покрыта, виднелись плечи и одна рука. Онна так осунулась, что Юргис с трудом узнал ее. Она была худа, как скелет, и белее мела. Ее глаза были закрыты, она лежала неподвижно, словно мертвая. Юргис, шатаясь, приблизился к ней и упал на колени с тоскливым криком:

— Онна, Онна!

Она не шелохнулась. Он в отчаянии схватил ее руку, крепко сжал и продолжал звать:

— Взгляни на меня! Ответь мне. Это я, Юргис! Я вернулся! Разве ты не слышишь меня?

Ее веки чуть дрогнули, и он снова простонал:

— Онна! Онна!

Внезапно ее глаза раскрылись, лишь на одно мгновение. Одно мгновение она смотрела на него. На секунду они узнали друг друга. Но он видел ее словно издалека, словно сквозь дымку тумана. Он простирал к ней руки, в безумной тоске звал ее. Страстный порыв охватил его, жажда той, которая уже умирала, желание, вновь вспыхнувшее в нем и разрывавшее его сердце. Но все было тщетно — видение исчезало на его глазах, ускользало от него, отодвигалось вдаль. У него вырвался вопль отчаяния, все его тело сотряслось от рыданий, горячие слезы текли по щекам, падая на ее тело. Он сжимал ее руки, он тряс ее, он схватил ее в объятия и прижал к себе. Но она лежала холодная и неподвижная. Ее не стало… не стало!

Эти слова прозвучали для него, как удар колокола, отдавшись эхом в далеких глубинах его души, заставили дрожать давно забытые струны и разбудили старый полуосознанный страх страх перед мраком, перед пустотой, перед уничтожением.

Онна умерла! Умерла! Никогда больше он не увидит, не услышит ее! Ледяной ужас одиночества охватил его. Он чувствовал, что остался один и весь мир медленно уходит от него, — мир теней и изменчивых снов. В своем страхе и отчаянии он был, как ребенок. Он звал и звал, не получая ответа, его крики разносились по дому, заставляя испуганных женщин внизу плотнее жаться друг к другу. Он был вне себя от горя. Священник подошел и, положив руку ему на плечо, начал что-то шептать, но он ничего не слышал. Он был далеко, он брел по стране теней, стараясь схватить ускользавшую от него душу.

Так проходили часы. Забрезжило утро, и серый свет проник на чердак. Священник ушел, ушли женщины, и Юргис остался наедине с неподвижной белой фигурой. Теперь он был спокойнее, но время от времени стонал и содрогался, борясь с дьяволом ужаса. Иногда он приподымался и подолгу смотрел на белую маску перед собой, потом отводил глаза, не в силах вынести это зрелище. Умерла! Умерла! А ведь она была еще совсем девочка — ей едва минуло восемнадцать! Она только начинала жить — и вот она лежит убитая, искалеченная, замученная насмерть!

Было уже утро, когда Юргис спустился с чердака. Он вошел в кухню, шатаясь, страшный, пепельно-серый, ничего не видя перед собой. Опять пришли соседки; они молча смотрели на него. Он сел у стола и уронил голову на руки.

Через несколько минут открылась входная дверь, в комнату ворвалась струя морозного воздуха, влетели хлопья снега, а за ними — маленькая Котрина, запыхавшаяся от бега и посиневшая от холода.

— Вот я, наконец, и дома! — воскликнула она. — Насилу добралась…

Увидев Юргиса, она вскрикнула от неожиданности. Потом по лицам присутствующих она поняла, что произошло что-то особенное, и, слегка понизив голос, спросила:

— Что случилось?

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, Юргис встал, нетвердыми шагами подошел к Котрине и спросил: