Джунгли - Эптон Синклер

Полисмен указал ему дорогу и сказал, что до боен ему идти еще миль пять. Юргис снова шел по трущобам, по улицам, где тянулись пивные, дешевые лавки, длинные грязные корпуса фабрик, угольные склады и железнодорожные пути. Тут Юргис поднял голову и начал втягивать воздух, как заблудившееся животное, почуявшее запах дома. День уже клонился к вечеру, Юргис был голоден, но вывешенные у дверей пивных приглашения пообедать предназначались не для него.

Наконец, он приблизился к бойням, к черным вулканам дыма, зловонию и ревущему скоту. Тут он увидел переполненный трамвай и, не одолев своего нетерпения, вскочил на подножку. Он спрятался за спиной другого пассажира и, не замеченный кондуктором, через десять минут оказался на своей улице.

Он добежал до угла и повернул. Вот, наконец, и дом. Но вдруг Юргис растерянно остановился. Что случилось с домом?

Совершенно ошеломленный, Юргис дважды оглядел его, потом соседний и следующий и перевел взгляд на пивную на углу. Да, все было на своем месте, он не ошибся. Но дом… дом был другого цвета!

Юргис подошел ближе. Да, дом раньше был серый, а теперь стал желтым! Оконные наличники были красные, а теперь они стали зелеными! Весь дом был выкрашен заново! Каким он стал чужим и странным!

Юргис подошел еще ближе, однако не переходя улицы. Внезапно сердце его сжал мучительный страх, колени затряслись, в голове все завертелось. Свежая краска и новые доски там, где старые начали подгнивать — сколько раз агент указывал на эту неисправность! Новый гонт, закрывший дыру в крыше! Эта дыра полгода была пятном на совести Юргиса; у него не хватало денег, чтобы нанять кого-нибудь исправить повреждение, и некогда было взяться за это самому. Дождь лил через дыру, переполнял подставленные горшки и кастрюли и, заливая чердак, подмачивал штукатурку. Теперь дыра была заделана. В окне красовалось новое стекло вместо разбитого! А занавески в окнах — новенькие, крахмальные, сверкающие белизной.

Вдруг открылась входная дверь. Юргис застыл на месте, с трудом сдерживая учащенное дыхание. Из двери показался незнакомый мальчик, толстый, краснощекий, какого никогда раньше не бывало в этом доме.

Юргис как зачарованный смотрел на мальчика. Тот, насвистывая, спустился по ступенькам, шаркая ногами. Внизу он остановился, взял горсть снега и, опершись на перила, начал лепить снежок. Секунду спустя он заметил Юргиса, и глаза их встретились. Они обменялись враждебными взглядами. Мальчику, очевидно, показалось, что взрослый отнесся с подозрением к его снежку. Когда Юргис медленно двинулся к нему через улицу, он быстро оглянулся, подумывая об отступлении, но потом решил защищать свою позицию.

Юргис ухватился рукой за перила, так как чувствовал, что ноги его не держат.

— Что… что ты здесь делаешь? — с трудом проговорил он.

— Проходите мимо! — ответил мальчик.

— Эй, ты… — снова начал Юргис. — Что тебе тут надо?

— Мне? — сердито переспросил мальчик. — Я здесь живу.

— Ты здесь живешь?! — повторил за ним Юргис; он побледнел и крепче ухватился за перила. — Ты здесь живешь? Где же тогда моя семья?

У мальчика был удивленный вид.

— Ваша семья? — эхом отозвался он.

Юргис шагнул к нему.

— Я… я… это мой дом! — настаивал он.

— Что вы ко мне привязались? — огрызнулся мальчик.

Неожиданно входная дверь открылась, и он крикнул:

— Послушай, мама! Тут какой-то человек уверяет, что это его дом.

На крыльцо вышла толстая ирландка.

— В чем дело? — спросила она.

Юргис повернулся к ней.

— Где моя семья? — отчаянно закричал он. — Я оставил ее здесь! Это мой дом! Что вы делаете в моем доме?

Женщина удивленно и испуганно глядела на него. Вероятно, ей казалось, что перед ней сумасшедший.

— Ваш дом?! — воскликнула она.

— Мой! — изо всех сил выкрикнул Юргис. — Я жил здесь, говорю вам!

— Вы, верно, ошиблись, — ответила ирландка. — Здесь раньше никто не жил. Это новый дом. Так нам сказали. Они…

— Что они сделали с моей семьей? — как безумный завопил Юргис.

Женщина, по-видимому, начала что-то понимать. Быть может, у нее и раньше были сомнения по поводу того, что «им сказали».

— Я не знаю, где ваша семья, — проговорила она. — Я купила этот дом всего три дня назад. В нем никто не жил, и мне сказали, что он совершенно новый. Вы серьезно говорите, что раньше снимали его?

— Снимал! — задыхаясь, произнес Юргис. — Я купил его! Я заплатил за него! Он мой! А они… О боже! Неужели вы не можете мне сказать, куда делись все мои?

В конце концов она кое-как втолковала ему, что ничего не знает. В голове у Юргиса была такая путаница, что он никак не мог осмыслить случившееся. Его близких как будто никогда не существовало; ему начинало казаться, что он видел их во сне, что они никогда не жили на свете. Он совершенно растерялся, но вдруг вспомнил о жившей неподалеку бабушке Маяушкиене. Она-то уж знает, в чем дело. Он повернулся и пустился бегом.

Бабушка Маяушкиене сама открыла Юргису. Она вскрикнула, когда увидела его, трясущегося, с блуждающими глазами. Да, да, она может рассказать ему все. Его семья переехала. Они не смогли внести плату за дом, их выбросили прямо на улицу, в снег, а дом перекрасили и через неделю продали снова. Она не знает, что сними теперь, они вернулись к Анеле Юкниене, у которой останавливались, когда впервые приехали в эти места. Не зайдет ли Юргис отдохнуть? Конечно, это большое несчастье… И нужно же было ему угодить в тюрьму!..

Юргис повернулся и побрел прочь. Но ушел он недалеко. Когда он завернул за угол, силы оставили его, и он должен был присесть на ступеньки какой-то пивной. Закрыв лицо руками, он весь затрясся от беззвучных рыданий.

Их дом! Их дом! Они потеряли его! Горе, отчаяние, гнев овладели им. Как бы ни были страшны его предположения, они ничего не значили по сравнению с жестокой, разрывающей сердце действительностью — с тем, что ему пришлось своими глазами увидеть чужих людей, поселившихся в его доме, развесивших свои занавески на его окнах и смотревших на него враждебными глазами! Это было чудовищно, невероятно, немыслимо. Этого не могло быть! Подумать только, сколько они выстрадали ради этого дома, какие бедствия претерпели они все, какую цену заплатили!

Вся история этих мучений ясно предстала перед ним. Их первая жертва — их триста долларов, которые они наскребли сообща, их единственное достояние, все, что стояло между ними и голодной смертью! Потом их упорный труд из месяца в месяц, чтобы собирать каждый раз деньги на основной взнос, уплачивать проценты, время от времени — налоги и другие начисления, покрывать расходы по ремонту и бог знает что еще! Ведь они душу свою вкладывали в эти платежи, они платили за дом потом и слезами, больше того — жизнью. Дед Антанас погиб, силясь заработать необходимые деньги, — он был бы жив и здоров по сей день, если бы ему не пришлось работать в темных погребах Дэрхема, чтобы вносить свою долю. И Онна тоже платила своим здоровьем и силой — она тоже была погублена этим домом. Та же участь постигла и его, еще три года назад огромного и сильного, а теперь дрожавшего здесь на ступеньках, надломленного, угнетенного, плачущего, как истеричный ребенок. Да, они бросили в этот бой все свои силы и проиграли, окончательно проиграли! Все, что они уже уплатили, было потеряно до последнего цента. Они лишились своего дома и остались снова с пустыми руками, обреченные голоду и холоду!

Истина была теперь ясна Юргису. Он видел всю длинную цепь событий в их последовательности, видел, что стал жертвой ненасытных коршунов, вырывавших и пожиравших куски его мяса; извергов, терзавших и мучивших его, издевавшихся над ним, хохотавших ему в лицо. О господи, какой это ужас, какая чудовищная, гнусная, сатанинская подлость! Он и его близкие — беспомощные женщины и дети, неприспособленные, беззащитные и одинокие, — должны были бороться за свою жизнь против врагов, жаждущих их крови! Это первое сладкоречивое объявление, этот бойкий на язык, изворотливый агент! Эта ловушка добавочных платежей, процентов и всяких других начислений, о которых они и не подозревали и на которые никогда не пошли бы! А все уловки мясопромышленников — их повелителей, тиранов, правивших ими: временное закрытие фабрик и сокращение работы, неравномерность рабочих часов и жестокое «пришпоривание», понижение заработной платы и повышение цен! Безжалостность окружающей природы, жары и холода, дождя и снега; безжалостность города, страны, где они жили, ее непонятных законов и обычаев! Все эти обстоятельства помогали той фирме, которая наметила Юргиса и его семью себе в жертву и только выжидала удобного случая. Теперь, когда была совершена последняя гнусная несправедливость, удобный момент настал, и фирма безжалостно выбросила их на улицу, завладела их домом и продала его другим! Они ничего не могли сделать, они были связаны по рукам и ногам; закон был против них, и вся машина власти была к услугам их угнетателей. Стоило Юргису поднять против них руку, как он снова очутился бы в той клетке для диких зверей, откуда только что выбрался!