Джунгли - Эптон Синклер

— Я пробовал, — взвизгнул Станиславас, съеживаясь в ужасе. — Я пробовал несколько раз в тот день и на следующий. Мама выходила вместе со мной и тоже ничего не могла поделать. Снег был такой глубокий, что нельзя было ступить шагу. Мы ничего не ели, а тут еще такая стужа! На третий день Онна пошла со мной…

— Онна?!

— Да. Она тоже попробовала выйти на работу. Без этого никак нельзя было. Мы все голодали. Но ее уволили.

Юргис пошатнулся и застонал.

— Она опять ходила туда?

— Да, она пыталась, — с недоумением ответил Станиславас. — А что здесь такого?

Юргис несколько раз тяжело вздохнул.

— Продолжай, — пробормотал он, наконец.

— Мы с ней пошли вместе, — сказал Станиславас, — но мисс Гендерсон не захотела принять ее назад. А Коннор увидел ее и обругал. Он все еще был в повязках. За что ты избил его, Юргис?

Мальчуган знал, что это дело окружено какой-то заманчивой тайной и жаждал узнать ее.

У Юргиса отнялся язык. Он смотрел перед собой остановившимся взглядом.

— Онна пробовала найти другое место, — продолжал мальчик. — Но она так слаба, что не может работать. А мой мастер тоже отказался взять меня обратно. Онна говорит, что он знаком с Коннором, и в этом вся штука. У них у всех теперь зуб против нас. Мне пришлось пойти в центр торговать газетами вместе с остальными мальчиками и с Котриной.

— Котрина тоже!

— Да, она тоже продает газеты… Она зарабатывает больше, потому что она девочка. Беда только, что такой мороз, ужасно трудно добираться по вечерам домой, Юргис! Иногда это вовсе не удается. Я сейчас постараюсь найти остальных и переночую с ними где придется. Теперь уже поздно, а домой так далеко. Мне пришлось идти сюда пешком, а я не знал, где это… и не знаю, как попасть обратно. Только мать велела мне идти, потому что ты наверно хочешь знать, как мы живем. Может быть, кто-нибудь поможет твоей семье, раз тебя засадили в тюрьму и не дают тебе работать. Я шел сюда целый день, а на завтрак съел только кусок хлеба, Юргис. У матери тоже нет работы, потому что колбасный цех закрылся. Она ходит и просит по домам с корзинкой, и ей подают съестное. Но вчера она собрала мало; у нее слишком зябли руки, и сегодня она плакала…

Маленький Станиславас, всхлипывая, продолжал свой рассказ. А Юргис стоял, уцепившись за стол, не произнося ни слова, но чувствуя, что голова у него готова лопнуть. Словно на него, одну за другой, наваливали гири, угрожавшие раздавить его. Он боролся с собой, как в ужасном кошмаре, когда человек корчится от муки и не может ни поднять руку, ни крикнуть, и только понимал, что сходит с ума, что мозг его пылает…

Как раз, когда Юргису уже казалось, что следующий поворот винта убьет его, маленький Станиславас остановился.

— Ты не можешь помочь нам? — тихо спросил мальчик.

Юргис покачал головой.

— Здесь тебе ничего не дадут?

Он снова покачал головой.

— Когда же ты выйдешь отсюда?

— Мне осталось еще три недели, — ответил Юргис.

Мальчик нерешительно посмотрел вокруг.

— Так, пожалуй, я пойду, — сказал он.

Юргис кивнул. Но вдруг, вспомнив о чем-то, он сунул дрожащую руку в карман и вынул деньги.

— На, — сказал он, протягивая свои четырнадцать центов. — Отнеси им это.

Станиславас взял деньги и, помедлив немного, двинулся к двери.

— Будь здоров, Юргис, — сказал он, и заключенный заметил его нетвердую походку.

Минуту Юргис постоял, держась за стул и пошатываясь. Потом надзиратель дотронулся до его руки; он повернулся и пошел опять дробить камень.

Глава XVIII

Юргис вышел из Брайдуэлла позже, чем рассчитывал. Согласно приговору он должен был уплатить судебные издержки в размере полутора долларов, то есть заплатить за то, что его отправили в тюрьму. Не имея денег, он был обязан отработать лишних три дня, о чем никто не потрудился сообщить ему. В мучительном нетерпении он считал дни и часы, но, когда настал желанный срок, он сидел все у той же кучи камней, а его протесты вызывали только смех. Тогда он решил, что ошибся в счете. Прошел еще день, и Юргис, оставив всякую надежду, впал в отчаяние. Однако еще через два дня к нему после завтрака вошел надзиратель и сказал, что его срок кончился. Он сбросил тюремную одежду, снова надел свой пропахший удобрением костюм, и дверь тюрьмы захлопнулась за ним.

На ступеньках он в растерянности остановился. Ему не верилось, что это правда, что опять над его головой небо, а перед ним открытая улица, — что он свободен. Потом ему стало холодно, и он быстро зашагал прочь.

Ночью выпал глубокий снег, а теперь начиналась оттепель. При каждом порыве ветра мелкий дождь пронизывал Юргиса до костей. Когда он решил разделаться с Коннором, то не стал мешкать и надевать пальто, поэтому поездки в полицейских каретах были для него крайне мучительны. Его костюм никогда не был теплым, а теперь он был стар и изношен, и дождь быстро промочил его насквозь. На тротуарах по щиколотку стояла каша из талого снега и воды, и Юргис тотчас промочил ноги, тем более что его башмаки прохудились.

В тюрьме Юргис ел почти досыта, а работа была наименее утомительная из всех, выпадавших на его долю со времени приезда в Чикаго. Но все-таки он не окреп, а, наоборот, похудел от тяготивших его душу забот и горя. Он дрожал и ежился от дождя, пряча руки в карманы и сутулясь. Тюрьма находилась на окраине города, и местность кругом была безлюдна и пустынна. С одной стороны тянулась большая сточная канава, с другой — путаница железнодорожных путей, так что ветру хватало простора.

Пройдя немного, Юргис окликнул маленького оборванца:

— Эй, сынок!

По бритой голове мальчишка узнал в Юргисе «тюремную птицу» и подмигнул.

— Чего вам? — отозвался он.

— Как ты ходишь на бойни? — спросил Юргис.

— Я туда не хожу, — ответил мальчик.

Юргис был сбит с толку и помолчал. Потом он сказал:

— Я хотел спросить, как туда пройти?

— Почему же вы так сразу не сказали? — последовал ответ, и мальчик указал на северо-запад, за железнодорожные пути. — Это там!

— А далеко ли идти?

— Не знаю. Миль двадцать, пожалуй, будет.

— Двадцать миль! — повторил Юргис, и лицо у него вытянулось. Ему предстояло пройти это расстояние пешком, так как из тюрьмы его выбросили без гроша в кармане.

Но когда он снова пустился в путь и кровь его согрелась от ходьбы, он забыл обо всем, углубившись в поток лихорадочных мыслей. Все мучительные образы, преследовавшие его в камере, теперь сразу всплыли в его мозгу. Пытка близится к концу. Он скоро все узнает. Сжимая в карманах кулаки, Юргис почти бежал, стараясь обогнать свои страхи. Онна, сын, семья, дом — он узнает о них всю правду! Он спешит им на выручку, он снова свободен! Его руки принадлежат ему, он может помочь своим близким, может биться за них против всего света!

Около часа он шел так, а потом начал приглядываться к местности. Город, по-видимому, остался позади. Улица сменилась дорогой, уходившей на запад. С обеих сторон расстилались покрытые снегом поля. Вскоре Юргис встретил фермера, который на паре лошадей вез огромный воз соломы.

— По этой дороге я дойду до боен? — спросил Юргис.

Фермер почесал голову.

— Я точно не знаю, где они, — сказал он. — Но где-то в городе, а вы идете как раз в обратную сторону.

Юргис оторопел.

— Мне сказали, чтобы я шел по этой дороге, — пробормотал он.

— Кто это вам сказал?

— Какой-то мальчик…

— Так! Верно, он подшутил над вами. Лучше всего вернитесь, а как попадете в город, спросите дорогу у полисмена. Я подвез бы вас, да только я еду издалека, а воз у меня тяжелый. Всего доброго!

Юргис повернул, пошел за возом и к полудню снова завидел перед собой Чикаго. Он шел мимо бесконечных рядов двухэтажных сараев, по деревянным мосткам и немощеным уличкам с предательскими, наполненными талым снегом выбоинами. Часто дорогу пересекали железнодорожные пути, проложенные на одном уровне с тротуарами и представлявшие смертельную опасность для невнимательного пешехода. По ним с лязгом и стуком тянулись длинные товарные поезда, и Юргис, сгорая от нетерпения, топтался на месте. Иногда поезда останавливались на несколько минут; тогда на улицах скоплялись телеги и трамвайные вагоны. В ожидании свободного проезда возчики переругивались или прятались под зонтиками от дождя. В таких случаях Юргис нырял под шлагбаум и с риском для жизни перебегал через рельсы между вагонами.

По длинному мосту он перешел через замерзшую реку, покрытую поверх льда талым снегом. Даже на береговых откосах снег не был белым. Дождь, не перестававший лить, был попросту насыщенным раствором копоти; руки и лицо Юргиса покрылись мокрой сажей. Но вот Юргис добрался до центральных кварталов города, где улицы были точно черные сточные канавы; лошади скользили и спотыкались, а женщины и дети испуганными стайками перебегали с тротуара на тротуар. Эти улицы, зажатые между огромными черными зданиями, напоминали ущелья, звуки трамвайных звонков и крики возчиков эхом раскатывались в них. Сновавшие здесь люди суетились, как муравьи; все они куда-то спешили, не оглядываясь друг на друга. Похожий на бродягу измученный иностранец в промокшей одежде, тоже спешивший куда-то, был так же одинок и заброшен среди них, как если бы он странствовал в лесных дебрях за тысячу миль от населенных мест.