Новый Мир ( № 10 2008) - Новый Мир Новый Мир

И поднялся на пик.

Но буря грянула, и мгла

Мои глаза заволокла.

XVIII

Густой туман и сильный дождь

Мне тотчас преградили путь.

И ветер в десять раз мощней

Внезапно начал дуть.

Мой взгляд сквозь пелену дождя

Скалистый выступ отыскал,

Который мог меня укрыть,

И я во всю пустился прыть,

Но вместо мнимых скал

Увидел женщину во мгле:

Она сидела на земле.

XIX

Мне стало ясно все, едва

Я разглядел лицо ее.

Отворотясь, я услыхал:

“О, горе горькое мое!”

И я узнал, что там она

Сидит часами, а когда

Луна зальет небесный свод

И легкий ветер всколыхнет

Муть мрачного пруда —

В селенье слышен плач ее:

“О, горе горькое мое!”

XX

“Но что терновник ей, и пруд,

И этот легкий ветерок?

Зачем к цветущему холму

Ее приводит рок?”

Толкуют, будто на суку

Повешен ею был малыш

Или утоплен в том пруду,

Когда была она в бреду,

Но все согласны лишь

С тем, что лежит он под холмом,

Усеянным чудесным мхом.

XXI

И ходит слух, что красный мох

Как раз от крови детской ал,

Но обвинять в таком грехе

Я Марту бы не стал.

И если пристально смотреть

На дно пруда, то, говорят,

Тебе покажет озерцо

Ребенка бедного лицо,

Его недвижный взгляд.

И от тебя ребенок тот

Печальных глаз не отведет.

XXII

И были те, что поклялись

Изобличить в злодействе мать,

И только собрались они

Могилу раскопать —

К их изумленью, пестрый мох

Зашевелился, как живой,

И задрожала вдруг трава

Вокруг холма — твердит молва,

Но все в деревне той

Стоят, как прежде, на своем:

Дитя лежит под чудным мхом.

XXIII

И вижу я, как душат мхи

Терновник ветхий и седой,

И книзу клонят, и хотят

Сровнять его с землей.

И всякий раз, как Марта Рэй

Сидит на горной вышине,

И в ясный полдень, и в ночи,

Когда прекрасных звезд лучи

Сияют в тишине, —

Мне слышен, слышен плач ее:

“О, горе горькое мое!”

"Пережиток Средневековья" или элемент культуры?

В мае 1967 года Солженицын взорвал рутинную обстановку очередного съезда советских писателей с его верноподданническими фальшивыми речами, скучающим залом и язвительными комментариями в кулуарах, поставив в своем знаменитом письме к съезду вопрос, о котором знали все, но никто не решался публично обсуждать: вопрос о цензуре.

“Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем Главлита тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно неграмотных людей над писателями. Пережиток средневековья, цензура доволакивает свои мафусаиловы сроки едва ли не в XXI век! Тленная, она тянется присвоить себе удел нетленного времени: отбирать достойные книги от недостойных”.

Для писателя, не изолгавшегося вконец, не было вопроса больнее. Солженицын попал точно в цель, когда напоминал литераторам, как они пасовали перед цензурным давлением и “уступали в структуре и замысле своих книг, заменяли в них главы, страницы, абзацы, фразы, снабжали их блёклыми названиями, чтобы только увидеть их в печати, и тем непоправимо искажали их содержание и свой творческий метод”.

Это письмо актуализировало вопрос о цензуре в кругу не ангажированной властью творческой интеллигенции. И затем в течение семидесятых — восьмидесятых годов здесь бытовало стойкое мнение, что главная проблема литературы, искусства, журналистики — цензура. Отмени ее — и расцветет литература, появятся яркие фильмы, благодарно вздохнут художники, получив возможность выставить то, что хранилось в подполье, родится новая, свободная пресса. И неудивительно, что едва ли не главным требованием эпохи “перестройки” стал вопрос об отмене цензуры. О фильмах, положенных на полку, о книгах, отвергнутых журналами и издательствами, о спецхранах библиотек, таящих сокровища человеческой мысли и таланта, писали все перестроечные издания, а наиболее популярной темой многочисленных международных конференций, симпозиумов и дискуссий стали темы “литература и власть”, “культура и общество” и т. п.

Впрочем, слово “дискуссии” тут, пожалуй, лишнее. Дискуссий как раз не было. Сторонники цензуры, ушедшие в глухое подполье, в таких обсуждениях участия не принимали. Противники же ее на множестве конкретных примеров и судеб доказывали губительность цензуры для искусства, многократно цитировали знаменитое письмо к съезду Солженицына, имевшее куда большую известность в СССР, чем его “Гарвардская речь”, особенно шокировавшая американские СМИ претензиями писателя к прессе, использующей предоставленные ей широкие свободы слишком уж безответственно: “То создается геростратова слава террористам, то раскрываются даже оборонные тайны своей страны, то беззастенчиво вмешиваются в личную жизнь известных лиц под лозунгом: „все имеют право все знать”. (Ложный лозунг ложного века: много выше утерянное право людей не знать, не забивать своей божественной души — сплетнями, суесловием, праздной чепухой)”. Этот пассаж был воспринят американскими комментаторами, весьма поверхностно понявшими речь Солженицына, едва ли не как требование писателя ограничить свободу слова.

Слово “цензура” в конце восьмидесятых — начале девяностых несло столь отчетливо негативную эмоциональную окраску, что казалось, оно навсегда останется в русском языке с черной меткой. Свобода слова, в сущности, началась раньше, чем был принят (1991 г.) закон о средствах массовой информации, содержащий пункт о недопустимости цензуры. Конституция Российской Федерации (1993 г.) подтвердила этот запрет как часть прав человека: “Гарантируется свобода массовой информации. Цензура запрещается”.

Одновременно началась эпоха бурной публикации материалов, утративших гриф секретности, всех этих документов Главлита, Главреперткома, Главискусства, раскрывающих тотальную систему контроля, от которой не был свободен ни один художник

Публикация секретных ранее материалов подтолкнула и исследования. Т. М. Горяева, под чьей редакцией вышел увесистый сборник “История советской политической цензуры. Документы и комментарии” (М., 1997), написала монографию “Политическая цензура в СССР. 1917 — 1991 гг.” (“Росспэн”, 2002). Еще раньше петербургский книговед А. В. Блюм начал публикацию в журнале “Звезда” серии статей о цензуре и вслед за тем выпустил книги “За кулисами „Министерства правды”” (СПб., 1994) и “Советская цензура в эпоху тотального террора” (СПб., 2000). Статей же, так или иначе затрагивающих цензурные истории тех или иных произведений, в ту пору было написано великое множество. Роднил все публикации девяностых годов пафос неприятия цензуры (пафос солженицынского письма съезду), ощущение, что цензура нанесла культуре непоправимый вред и что подобный тотальный контроль есть абсолютное зло.

Прошло не так уж много времени, как возникло встречное движение: все больше людей стали говорить, что отмена цензуры не привела к взлету культуры, что цензура ставила барьеры не только политические, но и нравственные и языковые, не допуская в печать обсценную лексику, порнографию, да и откровенную графоманию, что СМИ переживают период не расцвета, а падения, что они безответственны, нагло вторгаются в частную жизнь граждан, что никто не застрахован от публично распространяемой клеветы и не в силах пресечь прямую дезинформацию и ложь. (То есть зазвучали мотивы “Гарвардской речи” Солженицына.)

Меж тем власти, занятые строительством “вертикали” и обеспокоенные тем, чтобы оппозиционные СМИ не слишком им мешали, провели наступление на телевизионные каналы, неугодные Кремлю. И здесь очень пригодились звучащие то тут, то там обвинения телевидения в разнузданности, в пропаганде секса и насилия. Сторонники политического контроля над прессой (по старой советской традиции они отмахивались от слова “цензура”) могли делать вид, что опираются на общественное мнение. И в самом деле: в июне 2005 года ВЦИОМ огорошил нас сообщением, что, согласно результатам опроса на тему свободы слова в СМИ, 82% россиян выступают за цензуру на телевидении. В июле 2008-го стали известны результаты другого опроса ВЦИОМ, касавшегося непосредственно необходимости цензуры в СМИ. Социологи задали вопросы , нужна или не нужна государственная цензура для отечественных СМИ, подвергаются ли они такой цензуре в настоящее время и знают ли россияне о том, что цензура запрещена Конституцией РФ. 58% опрошенных ответили, что цензура нужна (в их числе 26% абсолютно в этом уверены). Против цензуры высказалась четвертая часть респондентов-— 24% (среди них только 8% категорически против). Каждый пятый — 18% — затрудняется с оценкой <http://wciom.ru/arkhiv/tematicheskii-arkhiv/item/ single/10282.html?no_cache=1&cHash=465e3435dc>.