Дрозд - Кирилл Алексеевич Простяков

– Что ты делаешь? – спросила она.

Он не слушал. Он не отвечал. Владислав бежал отсюда, оставляя Льва на растерзание судьбе. За ним гнались, но сразу же отставали. Он ломал себе пальцы на ногах, лишь бы оторваться. Он знал, кто он такой, знал, что заслужил все пережитые им муки. Лев смотрел ему в спину, пока к его запястьям прицепляли наручники и вели к машине. Его жизнь пропала, она обречена. Владислав ничего не видел перед глазами. Он скрывался, убегал всё дальше. И тогда, оказавшись за помойкой какого-то дома, начал судорожно дышать.

– Что ты наделал? – снова спросила она.

Он ничего не сказал. Для себя он навсегда останется тем, кем является сейчас. Чёрным дроздом. Предвестником самого плохого. Он и есть зло. Владислав рыдал, придавив ладонь к своему рту. Он бил себя кулаками прямо в лицо. Почти выкрикивая, он звал, молил боль остановиться. Страх и отчаяние заполнили всю его душу. Владислав перестал чувствовать хоть что-то человеческое. В этом мире для него есть только муки. Всё кончится. И он хотел закончить свою жизнь только последним возмездием.

Почти выбив собственную же дверь в квартиру, Владислав вынул ключи из отверстия и звучно ею хлопнул. Он ожидал увидеть взволнованную мать, которая бы вновь начала ставить его на истинный путь. Таких вариантов уже не было. Ему больше ничего не оставалось. Слёзы так и не прошли. Владислав нажал на выключатель, дабы увидеть свой коридор. Он взглянул на зеркало во весь рост. И оглядел себя. Чёрный, запачканный, полностью промокший и с окровавленным лицом он стоял перед самим собой, снова думая о том, чтобы разбить, уничтожить своё отражение. Но в какой-то момент к нему пришло озарение. Это последний раз, когда он себя увидит.

Желтый, как от яркого солнца свет в коридоре провёл его до комнаты матери. Не постучав, он вошёл к ней. Телевизор работал сам по себе и показывал какую-то нудную, никому не нужную передачу поздними сумерками. Дождь за окном всё ещё поливал город, но не для того, чтобы он превратился во что-то прекрасное, как обычно такое происходит с цветками. Скорее, лишь затем, чтобы с ним покончить.

Татьяна пребывала во сне. Он подошёл к ней и накрыл одеялом, выключив телевизор. Она не замечала его и было бы совсем плохо, если бы смогла это сделать. Для неё в родном сыне оставалась какая-то вера в то, что ещё не всё потеряно. Теперь же он и сам в этом не уверен. Он уверен только в одном: ему придётся пережить боль. Тогда же он оставил мать. Когда Владислав выходил из её комнаты, ему пришла идея написать ей записку на прощание. Сказать последние слова. Поблагодарить. Попытаться открыться и вновь произнести, что очень сильно её любит. Она и так это знает. Он вышел.

Когда границы стёрлись, в глазах оставалась слепота и безграничная злость. Этот человек не дорожил собственной жизнью, обращаясь с ней, как с туалетной бумагой. Все к нему относились точно также. Владислав больше не думал о пороках, он не думал, что у него даже не осталось сил, и что постепенно он сходит с ума. Это его только смешило. Переступая через край, для него не было больше правил и кодексов. Это как сообщить больному, что ему осталась неделя или всего один день. Он начнёт делать только то, что ему хочется.

Владислав разобрал свой диван, чтобы вытащить из него бейсбольную биту. Он положил эту вещь на пол, снова отправившись в коридор. Там, когда болезненный для зрачков золотой свет освещал ему всё, что тому было необходимо увидеть, Владислав отодвинул дверцу шкафа в сторону, обшаривая его в поисках необходимого инструмента.

В его голове прокручивалось миллион событий, которые случаться с ним в следующий час. И совсем не странным было найти в практически всём миллионе из них себя мёртвым. Владислав забывал, кто он есть. Был ведь уже кто-то другой. И тогда он сел на пол, высыпал из прозрачного пакета восемь гвоздей. В свою руку он вложил молоток, начиная вдалбливать гвозди в биту. Один за другим острые концы оказывались в ней и торчали из неё, придавая устрашающий вид. Такое зрелище могло показаться любому прочему человеку ничем иным, кроме безумия. Справедливости не было. Он знал это, как никто другой. Лгать себе он тоже не хотел. Иногда подобное переходило даже больше, чем за грань. Когда-то он считал враньё самому себе признаком психического нездоровья. Врать остальным можно, но себе – почти глупо. А в итоге себе он врал постоянно, заставлял принимать то, чего не было и никогда не будет… Не будет спасения. Он рылся в том самом сундуке памяти, уже несколько лет не выползая из него. Когда беда вновь его настигла, она к нему явилась… его погибшая девушка, его любовь. Владислав засмеялся. Остался один гвоздь. Он взял его за шапку пальцами и пригляделся. От этого ему стало ещё смешнее. Он видит призраков, видит ложь вместо правды. Расстройство только усиливалось.

Удар молотком вбил последний гвоздь в эту биту. Владислав и не думал её прятать. Глубокой ночью всем наплевать на такого, как он. Ему ведь тоже наплевать на себя. Нужна лишь правда. Он хочет выяснить самое важное, а после либо убить… либо умереть.

Владислав побрёл из своего дома. Однако он уже слышал, как от звука битья молотка в коридор шла его мама. Она открыла дверь и встретилась с его красными, пробирающими до дрожи безумными глазами. Разглядев всё это, всё то, во что он одет и как сейчас выглядит, ей стало плохо. Он и не понимал, что происходит с его матерью. Она хотела подойти к нему, спросить и попытаться остановить. Но он лишь двинулся дальше.

– Влад… постой…

Коснувшись своей рукой, обмотанной в почерневший бинт, ручки на двери, Владислав стремительно покинул свою квартиру.

Дождь кончился, но это ненадолго. Гроза убежала, скрылась из виду, забрав с собой сверкавшую молнию и тонну небесной воды. Он ступал по остатком ещё не испарившихся луж, таща позади бейсбольную биту. Гвозди хватались за асфальт, скребли его, оставляя длинные царапины. Он всё ближе, уже знает эту дорогу наизусть. За следующим правым поворотом начнутся голые деревья, за ними – гаражи, те самые, что он ненавидит, словно вспоминая о них в своих кошмарах. Каждый раз, являясь сюда, Владислав получал новые загадки, терпел унижения и всё больше хотел добраться до белой двери, ведущей к Дарье. Истина скрыта, потеряны все малейшие намёки на правду. Он не знает, во что втянут и почему всё сложилось именно так. Гвозди зацепились за небольшую дыру. Он обернулся. Сзади никого, а впереди – то самое место. Вытащив биту и бросив её на плечо, Владислав был готов начинать.

В гараже издавались какие-то звуки, скорее всего, диалога между двумя людьми. Темнота, сплошной мрак. Снаружи он мало чего мог разглядеть, однако ворота в гараж были открыты, ведь из них прослеживался свет от тусклой, но работающей лампочки. Владислав застыл, подсматривая через эти ворота. Он заметил, как Григорий Морозов надевает свою мешковатую куртку, прихватив кепку для головы. Он взял одну сигарету из пачки и вместе с ней, прикурив, подобрал в руки красную канистру. Другой канистрой пользовался его друг, который обливал содержимым диван, стол и даже стены. Владислав решил помешать им прямо сейчас. Он не хотел, чтобы правда сгорела в огне, а те, кто её украл, навсегда покинули город.

Владислав вошёл в гараж. Его заметили не сразу, однако он сбросил биту со своего плеча, и та звучно коснулась пола. От стука на него обратили внимание. Григорий с дымящейся в губах сигаретой поднял на него лицо, перестав разливать бензин.

– Да ты что?.. – проговорил он по слогам. – А я только и думал, что тебя уже хорошенько пиздят в отделении. Жаль, что ты здесь… Мне вновь придётся марать руки самому.

Владислав закрыл ворота на щеколду. Он стоял