Созерцатель - Алексей Пехов

Юэн молчал. Он вообще неразговорчивый парень, особенно если первым не начинать. Я порой поглядывал на него украдкой, видел хмурое выражение на бледном лице. Глаза у Кроуфорда казались пустыми и застывшими, точно он смотрел в одну точку, и не знай я его получше, опасался бы, что мы на полном ходу влетим в какую-нибудь скалу.

Его никогда нельзя было назвать дружелюбным. Во всяком случае, судя по внешности. Думаю, священник из него получился хреновый. Тяжело проповедовать о любви к ближнему с таким видом, словно хочешь послать всех присутствующих далеко и надолго. Короче, мой однополчанин не слишком похож на благостного святошу, с которым следует поделиться своими проблемами или получить прощение.

Впереди показался Плавник. Огромная скала с отвесными стенами, вырастающая прямо из озера. Она стояла незыблемой восточной границей между новым и старым городом. Тем, что никогда уже не возродится, захваченный природой. В длину Плавник почти восемь миль и издали напоминал гребень тропической ящерицы с островов Малой Плеяды. Острый и ребристый, вырубленный дождями и ветром.

Лодка подобралась к Плавнику, пошла в опасной близости от него, и Юэн вместо того, чтобы сбросить скорость, добавил. Волны подбрасывали нас, то и дело пытались швырнуть на стену, но у них ничего не получалось. Кроуфорд вел свою старую скорлупку с мастерством, которое никуда не исчезло за годы, что мы не виделись.

Я понимал его спешку. Если и есть на свете человек, который ненавидит горы, то он как раз сейчас здесь. По сравнению с моей нелюбовью к воде его антипатия ко всему, что возвышается над землей больше чем на ярд, граничит с психозом. Лицо у Кроуфорда стало еще более отталкивающим и в то же время отрешенным. Я видел, как кривятся губы моего однополчанина и насколько сильно он хочет, чтобы Плавник оказался как можно дальше.

Я никогда не спрашивал, что пришлось пережить Кроуфорду в душных горах Галькурды, сражаясь в джунглях с искирами в первый год Великой войны. Но, судя по всему, насмотрелся он гораздо больше, чем в Компьерском лесу, где стоило забыть о человечности и спрятать все свои эмоции в глубинах сознания, чтобы не сойти с ума. То есть я просто не могу представить, что могло быть хуже Компьерского леса. Но как говорят знающие люди, мясорубка под Рампонгтохом[64] не сравнится с зимней операцией на севере нашего материка.

Так что лес не свел Юэна с ума. Это случилось гораздо раньше, где-то в тропиках. Он до сих пор, стоит ему сомкнуть веки, слышит стук альпинистских молотков, вгоняющих в щели скальные крюки, по которым отчаянные храбрецы заберутся на высоту, чтобы перебить укрепившихся там искиров.

Он был по горло сыт горами.

За Плавником начинался совсем другой пейзаж. Прямо на восток – низкие болотистые острова до самого горизонта, языки мелей, часто заросшие камышом, омуты стоячей воды вкуса шпината. Широкая полоса по правую руку – лента илистых наносов, сформированных некогда сильным течением, – теперь служила естественной преградой между озером и морем. Слева, на севере, развалины бывшего города. Раньше строили хуже, не из камня, а в основном из древесины, и здания за века в воде оказались практически уничтожены. То, что я видел, было лишь останками, чудом уцелевшими после страшного взрыва на второй фабрике мотории.

Ни фабрики, ни острова, на котором ее построили, потратив на его укрепление и искусственное расширение кучу денег, больше не существовало. Когда перерабатывающий цех взлетел на воздух, в округе не осталось ничего, кроме глубокой воронки, которую быстро скрыла вода. И теперь это самое глубокое место Забытых островов.

Плавник, оставшийся у нас за спиной, принял страшный удар на себя. Отсюда он выглядел черным и обугленным, с отколотыми кусками, целыми глыбами рухнувшими в воду в хаотичном беспорядке. Риерте крупно повезло, что на пути взрывной волны стояла эта морская скала.

Юэн наконец-то сбросил скорость. Вокруг было полно мелей и отмелей, порой лишь едва прикрытых водой. Мы петляли среди унылых осенних островов, распугивая птиц, многие из которых в скором времени собирались свалить на соседний континент, туда, где тепло.

Мрачные места. Хенстридж большой оригинал, раз при его деньгах не нашел себе ничего более подходящего. С другой стороны, тут его точно никто не беспокоил. До поры до времени. Пока не нашелся неизвестный, добравшийся сюда и укравший прибор.

– Такое впечатление, что здесь водятся призраки. – Стена сухого камыша и торчащие из воды ржавые обломки непонятного назначения показались мне зловещими.

– Быть может, и так, – неохотно отозвался Кроуфорд. – Все, что оставляют люди, привлекает призраков. Ведь призраки – это наше прошлое. Оно живет в местах, которые мы бросаем. Это… не так уж и страшно. В Галькурде я встречал заброшенные города, поглощенные джунглями. Вот туда я бы больше никогда не сунулся.

– Почему?

– Обезьяны.

Я посмотрел на него с подозрением, полагая, что он шутит, но Юэн разрушил мои надежды:

– Не те вонючие макаки с драными хвостами, что ты привык видеть на площадях у так называемых артистов. Это все хрень собачья. Настоящие обезьяны, ганнери. О которых у местных ходят тысячи темных легенд. Сикнс кхвай кха па, ужас джунглей – так их называют. Мой лейтенант счел все это сказками, глупыми историями наталев[65], и мы туда сунулись на свою беду, когда пытались обойти Като[66].

Он помолчал, вновь переживая прошлое.

– Не уверен, что на нас напали животные. Скорее дьяволы. Каждый ростом с человека, но куда мощнее, сильнее и быстрее. Они защищали эти чертовы развалины, точно мы собирались унести их с собой. Мы потеряли двадцать шесть человек и спаслись только благодаря реке, а они преследовали нас еще сутки вдоль берега. Вопили из джунглей. А вместе с их воплями мы слышали крики товарищей, которых сочли мертвыми. Они не всех сразу убили, ганнери. Некоторых сожрали живьем. Я с радостью спалил бы все эти джунгли, если бы мог.

Лодка ползла между островами, едва выступающими над озером, погода быстро портилась, солнце потускнело, и дымка начала «сочиться из воды», медленно поднимаясь вверх, портя и без того отвратительную видимость. Точно погибшее чудовище, впереди показался объект, который состоял будто бы лишь из одних рубленых углов.

Я с трудом узнал малый штурмовой катер искиров, а точнее, то, что от него осталось. Борт был вкуса испорченной моркови, весь ржавый, помятый, с тремя рваными дырами, похожими на дупла. Он крепко сел на мель, сильно накренившись на правую сторону, и его орудийная башня теперь казалась совсем не страшной.

После Великой войны многие места хранят память о прошлом. Она ржавеет, покрывается лесом, уходит в ил, засыпает под нанесенным снегом, а затем ее сжирает неумолимое время, как и кости тех, кто не вернулся домой.