Эйнемида III. Надежда на весну. - Антон Чигинёв

– весело ответил лже-царевич, оказывается, неплохо, хотя и c жутким произношением, говорящий по-эйнемски. – Царевича и свиту прирезали, ни один не ушёл.

– Эйнемское оружие рядом оставили?

– Конечно. Стрелы, шлем, пару мечей – достаточно. Когда мы получим плату?

– Плату? Прямо сейчас…

Нож Астерофона вонзился в живот удивлённо охнувшего наёмника, и тут же омфийцы набросились на его товарищей. Мгновение спустя, всё было кончено.

– Он, кажется, жив, – кто-то пнул Элефтера, и тот со стоном перекатился на бок. Тело вновь пронзило болью, перед глазами плыло, но он сумел различить умиротворённо-спокойное лицо лежащего, раскинув руки, Иофея. Он что-то хотел рассказать, что-то про их род… Уже не расскажет. Прости, племянник, я соврал. Мы не вернёмся домой. Никто не вернётся.

– Это ненадолго, – небрежно бросил Астерофон. – Обойдите всех, никто не должен остаться в живых.

– Добрый у него доспех, – сказал всё тот же голос. – Куда его?

– Я отбил его тело у вероломных эталов, значит могу подарить мой трофей своему господину. А вот это – мне.

Астерофон склонился над телом Иофея, и в его руке сверкнул чудесный кинжал из серого металла. Злорадно ухмыляясь, омфиец неторопливо подошёл к Элефтеру и носком ноги перевернул его на спину.

– Вот так, друг мой Элефтер, – сказал он, с кинжалом в руке склонившись над поверженным лавагетом. Его мерзко улыбающееся лицо заслонило небо. – Война продлится столько, сколько нужно.

Элефтер отвернулся. Высоко в зените стояло полуденное солнце, но ему показалось, что вдалеке, на востоке, край неба подёрнулся розовым. Юная женщина с древним взглядом, окутанная водопадом вьющихся чёрных волос, подняла руку, прощаясь. Бессмертные не плачут, но по нежно-розовой щеке падающей звездой катилась жемчужная слеза.

***

Чернобокое судно, украшенное синими глазами богини, под дружный запев гребцов выходило из заполненной кораблями хисской бухты. Заложив за спину руки, Эврион смотрел с кормы на удаляющийся хелкадский берег, покрытый строительными лесами остов будущего дворца и кипящий жизнью торговый порт. Взгляд задержался на скромном каменном храме, притулившемся к склону горы. Эврион удовлетворённо улыбнулся. Дело всей жизни сделано, и теперь можно успокоиться. Тайна, даже мысли о которой он старательно гнал от себя, заперев разум на тысячу замков, сохранена надёжно и ждёт своего часа. Да устроят боги так, чтобы этот час никогда не настал.

– Красиво, а, отец? – Гекарон подошёл и встал рядом с отцом, опёршись локтями на борт. – У хиссцев прекрасные корабли, не зря им Сефетарис благоволит. Небось не уступят и тем, что были там, на Родине.

– Да ну что ты, – улыбнулся в бороду Эврион. – Это всего лишь лодки с вёслами и парусами, жалкая тень того, что делали наши деды. Их корабли шли против ветра, перевозили целые народы и могли идти в открытом море напрямую. Мы же ходим вдоль берега и боимся даже слабого шторма, не говоря уж о чудовищах.

– Хотел бы я такой корабль, которому чудовища не страшны. И откуда они только взялись? Старики говорят, до Катастрофы таких не было.

– Считают, что они из иных миров, те, что спаслись от гнева наших новых покровителей на морском дне. Но, думаю, там они тоже скоро исчезнут.

– Почему?

– Слишком огромные. Они не принадлежат этому миру, и он не создан для них. Им не хватает пищи. Моряки рассказывают, что встречали чудовищ, сражающихся между собой. Наверняка из-за охотничьих угодий. Так они истребят друг друга, а уцелевших убьёт голод. Думаю, через сто или двести лет их останутся единицы.

– Хорошо, если так, но на наш век их хватит, – вздохнул Гекарон.

– На ваш, не на мой, – Эврион улыбнулся. – Что до меня, то моё дело жизни сделано. Мне теперь покойное кресло, книги да внуки, коих ты, быть может, наконец соблаговолишь мне подарить.

– Отец, а почему ты решил, что это сработает?

– Сработает что?

– То, что ты скрыл. Невидимое солнце. Вдруг это попросту никто не найдёт, и всё будет без толку?

Они говорили негромко, да к тому же на том истинном языке, что уже понимали далеко не все соотечественники. Все товарищи по плаванию, с которыми беседовал Эврион, изъяснялись только на современном, уродливом и упрощённом наречии, но он всё же испуганно огляделся. По счастью, моряки были заняты своим делом, а капитан и кормчий, кое-как понимающие язык подлинных пнатеи или, как все теперь говорили, эйнемэи, находились на носу, следя за коварными скалами на выходе из бухты в открытое море.

– Никогда не говори об этом, не убедившись, что тебя не слышат! – грозным шёпотом напустился Эврион на сына. – Или не понимаешь, что это нужно держать в тайне даже от самого себя, ибо есть способы услышать несказанное?!

– Во-первых, нас не слышат, – упрямством Гекарон вполне мог поспорить со своей матерью, – а во-вторых, нет, не понимаю. Раз это так важно и нужно донести до потомков, почему не раскрыть это всем эйнемэи? Пусть об этом запишут в книгах, высекут на камнях…

– Ты представляешь, что будет, если об этом узнают соотечественники? Если они узнают, какую роль в этом играла наша семья…

– Ну и что? – Гекарон боязливо сглотнул, но ответил твёрдо. – Неужели честь нашей семьи важнее будущего целого мира?

– Если пнатеи решат, что наш род хоть немного повинен в… сам знаешь, чём, дело может кончиться не только позором.

– Но… разве мы в этом повинны? – почти умоляюще спросил Гекарон.

– Я не знаю, сын, – честно ответил Эврион. – Я не уверен, не могу ответить на этот вопрос сам себе. Возможно, я бы решился всё раскрыть, но дело не в страхе. Не зря тайна хранилась столь долго, и людьми, куда более мудрыми, чем мы. Представь, что будет, если она попадёт в дурные руки? Однажды, это уже случилось и привело к Катастрофе… Нет сын, об этом будем знать только мы – ты да я. Когда твои братья войдут в возраст мужей, мы раскроем тайну и им, если решим, что они достойны. Так её хранили доселе, так мы будем хранить её и впредь.

– Но вдруг кто-то не сможет передать это потомкам? Ты создал эти тайники, но почему ты так уверен, что он переживут сто лет или тысячу? А если переживут, что наш потомок окажется рядом и