Ричард Длинные Руки – лорд-протектор - Гай Орловский

Я наконец сообразил, что за странность поразила при виде постоялого двора. Крыша! Красная черепичная крыша. Черепичные видел и раньше, но это всегда грубые пластинки высушенной и обожженной глины, все разного размера, абсолютно не подогнанные, при любом дожде такая крыша протекает…

Холодок возбуждения пробежал по спине. Для изготовления такой черепицы нужен заводик с его формами, штампами, унификацией и стандартами. Пусть маленький заводик, но выпускающий не кустарно, а промышленно…

Молодая пышная девушка, улыбаясь глазами и сочным ртом, наклонилась, опуская поднос, чтобы хорошо рассмотрел в низком вырезе платья ее полные белые сиськи с красными дойками, медленно выпрямилась.

– Господа останутся на ночь? – спросила она.

– Увы, – сказал я с сожалением и выразительно посмотрел на ее молочные шары, так надо, чтобы не обидеть девушку. – С удовольствием бы, но… до ночи еще далеко, а нам так много надо сделать!

Она легонько подвигала плечами. Платье начало сползать, обнажая белые сочные плечи.

– Ох, если бы господа остались…

– Не искушай, – ответил я, – у нас государственное задание. Если не выполним – потеряем головы. Нас послал сам гроссграф, а это такой зверь, такой зверь! Прямо зверюка… У него головы только так летят. Говорят, самолично рубит.

Она вздохнула.

– Но если передумаете, не пожалеете…

– И еще вина принеси, – сказал я. – Оставишь на столе. Миртус, приступай. Я выйду взглянуть на коней.

– Им дадут лучший овес, – заверила она. – И отборную пшеницу.

– Прекрасно, – сказал я, – но я должен поцеловать своего перед едой. Он так привык.

Она улыбнулась и ушла, мощно двигая вздернутым задом, который так хорошо держать в ладонях. Я невольно проводил ее долгим взглядом, который она, конечно же, ощутила, женщины такое чувствуют, как все животные улавливают близкую смену погоды, а у меня едва не вылетели мысли насчет черепицы и прочей ерунды.

Миртус проследил за мной тревожным взглядом. Бобик высунул из-под стола голову, Миртус вздрогнул. Бобик требовательно постучал его лапой по колену, Миртус поспешно бросил ему в пасть кусок мяса.

Наши кони в самом деле звучно жрут, я заглянул в деревянную колоду, полно отборного ячменя и такой же пшеницы. Никогда не видел таких крупных одинаковых зерен. Через пару минут из гостиницы выпрыгнул Бобик, гавкнул радостно и забегал по двору. Мне почудилось, что в одном месте проскочил сквозь стену, чего за ним раньше не наблюдалось, но вскоре выбежал такой же веселый и довольный.

Солнце заходит, и черепичная крыша стала совсем багровая под его закатным светом, плитки раскалились до вишневого цвета, от них пышет жаром, идеально подогнанные, наползающие рядами одна на другую, как рыбья чешуя. Никакой ливень не заставит просочиться сквозь такую крышу хоть каплю, разве что вода плюнет на дурацкую гравитацию, которую придумали люди, и потечет по таким черепичкам вверх.

Хозяин вышел на крыльцо, на лице недоумение и легкое беспокойство, руки в самом деле вытирает о пузо.

Я сказал доброжелательно:

– Прекрасное у вас хозяйство!

– Не стану спорить, ваша светлость, – ответил он довольно. – Своими руками все делал.

– Много было работы?

– Много, – ответил он со вздохом. – Правда, дети помогали… У меня их пятеро. И жена, конечно, хотя у нее и так забот хватает.

– Маловато гостей?

Он вздохнул, развел руками.

– Настолько, что иногда хочется все бросить. Брат зовет к себе овец разводить. Дело прибыльное.

– Овцы – прибыльно, – согласился я. – Мясо, шкуры, молоко, сыр… А как ты крышу делал?

Вопрос застал его врасплох, он запнулся, посмотрел на меня в недоумении, никак не ждал экзамена по технологии, развел руками.

– Да как… делал и все…

– Но все-таки?

Он подумал, почесал в затылке.

– А что там трудного? Укладываешь внахлест, как у рыбы чешуя, чтоб вода стекала. В каждой черепичке дырочка, туда гвоздик, чтобы закрепить на месте…

– А шляпку гвоздика?

Он переспросил с беспокойством:

– Шляпку? А что со шляпкой?

– Чем-то заливал? – спросил я. – Или замазывал? Смолой или клеем?

Он переступил с ноги на ногу, пробурчал:

– Странные вопросы у вас, ваша светлость… Зачем замазывать?

– А чтобы вода не протекала, – объяснил я. – И чтоб гвозди не ржавели.

Лицо его становилось все серьезнее, он переспросил тупо:

– Ржавели?

– Ну да, – подтвердил я. – У вас что, гвозди не ржавеют?

– Ржавеют? – повторил он. – А это… как?

Холод все больше пронизывал мое тело. Я быстро зыркал и по сторонам, вон из-за амбара показались сыновья хозяина, могучие и приземистые, как питекантропы, из конюшни вышла пышная дочка и с застывшей улыбкой направилась ко мне, как она только оказалась там, а из-за колодца поднялась очень старая женщина, но сухая и жилистая, в обеих руках не кол, а целое бревно…

– Все понятно, – сказал я громко и авторитетно. – Я вас раскусил, ребята! Всем стоять на месте. Я – гроссграф здешних земель. Это значит, что и вы – мои подданные. Я ко всем добр и милостив.

Они не слушали, медленно сжимали кольцо. Я вытащил меч, последний луч закатного солнца упал на блестящее лезвие и обагрил кроваво-красным светом. Хозяин остановился, но его сыновья, хоть и замедлили шаг, но осторожно приближались.

– Всем стоять! – повторил я громче. – Я не хочу причинять вреда. Держите гостиницу – держите. Мне главное, чтобы польза обществу. Может быть, вы вообще геи или в промискуитете живете, а то и вовсе демократы, мне по фигу, лишь бы налоги платили и беспорядков не устраивали.

Сыновья начали останавливаться по одному, женщина тоже застыла по ту сторону колодца, только дочка, колыхая формами, приближалась, уже не улыбаясь, а с застывшим в экстазе лицом, дескать, тронь меня, я уже мокрая.

Между нами осталось не больше пяти шагов, я торопливо выхватил из-за пазухи крестик.

– Всем стоять во имя моего Верховного Сюзерена!

Они вздрогнули и теперь в самом деле остановились, трепеща. Дочку, что подошла почти вплотную и уже протягивает руки, затрясло. Лицо начало меняться, губы все раздувались и наливались кровью, грудь выросла до чудовищных размеров, а когда взгляд прикипел к кресту, рот распахнулся, неожиданно широкий с тремя рядами острых, как иглы, зубов.

Она испустила пронзительный вопль. Я зажал обеими ладонями уши, но взгляд дочки оставался прикованным к кресту. Лоб стал совсем узеньким, надбровные дуги утолщились и выдвинулись вперед. Платье трещит и лопается, в расширяющиеся дыры видно мохнатое мускулистое тело.

Я выдернул другой рукой болтер. Чудовище прыгнуло, я торопливо сжал в ладони металлический цилиндр. Стальные штыри, что закованного в стальные доспехи рыцаря прошьют, как лист мокрой бумаги, если вот так в упор, ушли бесшумно и без толчков.