Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров

замолчал. Мастер также почувствовал смущение и постарался уверить гостя, что ничего странного не видит в его фамилии:

– Что вы, что вы, – сказал он. – Воистину, я рад знакомству. Более того: ваше имя откуда-то мне известно…

– А вас как зовут? – прервал его гость.

– Мастер. Зовите меня просто Мастер.

– Мастер… и это весь ваш дом? Или это типа мастерская?

Вопрос был не слишком-то вежливым, но Мастер списал это на молодость и неловкость гостя. Да и память на сей раз его не обманывала: имя Бездомного Поэта было ему знакомо, и хорошо знакомо…

– Это весь мой дом, – улыбнулся Мастер. – От подвала до часовой башни. Хотя часы давно стоят… И все же, мой мальчик, где я мог слышать ваше имя?

– Хороший дом, – сказал гость, пропустив вопрос мимо ушей. – И вы один тут живете?

Тут Мастер еле заметно нахмурился. Поморгал. Потер шею.

– Один? – переспросил он. – Да, пожалуй, один. Та, которую я любил больше жизни, покинула меня. Сказала: я уже сыта по горло твоим чертовым покоем… сидеть тут целые столетия, в безлюдье и безвременье – нет уж, благодарю покорно… сюда же редко кто приходит, – тут Мастер смущенно развел руками, – редко кто, ибо друзей у меня нет и никогда не было… вот разве один Алоизий…

– А кто он вам, этот Алоизий? – поинтересовался Иван.

– Алоизий? Да уж и не помню. Когда-то был он застройщиком. Понятия не имею, что это означает…

Иван же, как могло бы показаться, знал смысл этого слова превосходно. Он недоверчиво хмыкнул, но промолчал.

– Ничего не поделаешь, – продолжал Мастер. – Тот, кто одарил меня всем этим, сдержал свое слово. Не мог же он знать, что моя любовь бросит меня, не пройдет и ста лет… что друзей у меня не будет… что этот дом опостылеет мне, а из всех существ в мире только мой пес будет мне рад безотчетно…

– Ваш пес? – повторил Иван. – Я видел во дворе пустую будку.

Мастер посмотрел на него прозрачным взглядом.

– Не знаю, – сказал он. – Я уже ничего не знаю.

– Что ж вы так, – осудил хозяина гость. – То есть, дом был ваш с женой?

Проницательный зритель давно уже понял: молодой человек, вошедший к Мастеру в дом на закате, имел целью не одно лишь развлечение Мастера. Пристальное внимание Ивана к обстоятельствам жизни хозяина также имело свои причины, которые до поры открыты не будут – хотя, повторимся, проницательный зритель и сам давно обо всем догадался.

– Да, это был наш дом, – подтвердил Мастер печально. – Это был наш дар. Слишком поздно я понял, что этот дар обойдется мне так дорого. Очевидно, один дар всегда убивает другой. Это справедливо. С тех пор, как мы поселились здесь, я не написал ни строчки. У меня есть покой, но нет света… и она сказала мне, моя Маргарита: да пропади он пропадом, твой роман, лучше бы он сгорел… но ведь рукописи не горят, черт бы их побрал… только чадят и воняют…

– Погодите… так вы писатель? Ну, тот самый? Которого в школе проходят?

В голосе гостя звучало удивление. И еще кое-что, вовсе неожиданное и никак не вытекавшее из всех его предыдущих вопросов. Но и это обстоятельство разъяснилось очень скоро, а именно – тотчас после того, как молодой Иван полез в свою кожаную сумку и извлек оттуда – нет, не книгу, но пухлую тетрадь с многочисленными вложенными между страниц отдельными листочками.

– А можно автограф ваш? – спросил он, вытянув один из таких листочков – пустой, будто приготовленный специально для таких случаев.

Мастер безучастно кивнул. Принял поданную ручку, разгладил лист («вот тут», – ткнул пальцем гость). Припомнив что-то, вывел в углу довольно живописную подпись. С улыбкой Иван сложил листок, спрятал.

– А я тоже, знаете ли… пишу, – признался он и тут покраснел. – Стихи. Немножко.

Взор Мастера прояснился.

– И что же? – спросил он. – Скажите честно: хороши ли ваши стихи?

– Чудовищны, – радостно отвечал поэт. – Вечером напишешь, утром сам не поймешь. Знаете, такое спонтанное письмо. Я их на работе пишу, прямо на ходу, можно сказать.

– Гм, – удивился Мастер. – А нельзя ли полюбопытствовать? Прочтите что-нибудь.

– Да легко, – отозвался гость.

Полистал свою тетрадь и, в меру подвывая, исполнил уже известный романс:

Как я хочу быть негром…

– Ха, ха, ха, – рассмеялся Мастер по прочтении. – Как это занятно. Как изменилась поэтика за то время, что я… впрочем, это неважно. Я вспомнил, откуда вас знаю. Я видел вас… в доме скорби. Вы рассказывали про то, как встретились с самим сатаной и не поверили в его существование…

– Я? – изумился гость. – В каком доме скорби? С каким сатаной?

– С Воландом.

Иван вылупился на Мастера. Как будто даже подался назад вместе со стулом. Но близорукий Мастер ничего не замечал. На его глазах выступили слезы. Он потянулся к Ивану и накрыл его руку своей:

– Да, мой мальчик. Я все помню. Тогда вы тоже сказали, что стихи ваши чудовищны… и обещали больше никогда не писать… но я на вас не в обиде. Ведь вы здесь. Скажите, это он вас послал? Он вспомнил обо мне?

– Он? – тут Иван немного замялся. – Не знаю, о ком вы. Начальство тут ни при чем. Я этот адрес сам отрыл, в google-maps. Совершенно случайно.

– Не верю в случайности, – воскликнул Мастер. – Довольно! Я знаю, кем вы посланы. Значит, мой роман не забыт. И мои герои все так же гуляют вдвоем по лунной дорожке… – и он понес какую-то нелепицу, а потрясенный Иван отодвигался все дальше от стола, не выпуская, впрочем, из рук заветную папочку. Тут – и весьма вовремя! – на сцене вновь показался старый слуга Алоизий – с канделябром и корзинкой в руках.

– Опять старик разошелся, – оценил Алоизий вполголоса. – Как про своего Пилата заведет шарманку – так это на полчаса, не меньше.

С этими словами он поставил на стол корзинку с фруктами. Здесь были и яблоки, и груши, и гроздья превосходного винограда (гость с молодым аппетитом вгрызся в яблоко). Мастер, и правда, что-то еще говорил, адресуясь по большей части к Ивану, но, сказать по совести, слушатель был ему уже не нужен. Вот он поднялся на ноги, прошелся по залу, сжимая в руках черную шапочку, вернулся, снова сел, не переставая бормотать – и выглядел при этом полностью и безнадежно безумным. «О, боги мои, боги, – повторял он. – Яду мне, яду». При этих словах Иван так и прыснул яблочным соком себе на воротник. Но тут же утерся, притих и украдкой