Антиквар - Бушков Александр Александрович

– Я ж не дурак… Понимаю насчет групповухи…

– Молодец, – сказал Смолин серьезно. – Правило все брать на себя не из романтики придумано, а по причинам, насквозь практическим… Ладно. Вытаскивать мы тебя, конечно, будем, что ж с тобой делать… Как все было?

Сначала сбивчиво, потом все более приходя в себя, Гоша поведал стандартную, в общем, историю: заглянул в магазин мужичок, весь такой из себя компанейский, душа нараспашку, тельняшечка из-под рубашки, улыбка на шестьдесят четыре зуба. Слово за слово, и выяснилось, что один бывший мореман хочет сделать подарок на день рождения другому бывшему мореману, с которым вместе якорную цепь от ржавчины напильником чистили и акул шваброй отгоняли от секретного радара в носовом бульбе. Денег в обрез, так что желательно что подешевле, но непременно настоящее… Ну, а дальше и слушать не стоило. Стандарт. Хотя до сих пор ловятся, ловились и ловиться будут.

– Главное, сука, выглядел убедительно…

– Чего ж ты хочешь, – сказал Смолин задумчиво. – Ему положено. Значит, толковый опер, это тебе не мочалка с орденом Ленина и «обнищавший профессор», которых за версту видно… Что в объяснительной написал?

– Как было…

Смолин досадливо поморщился:

– Дети малые, ей-богу, поколение непуганых идиотов… Я понимаю, что тебя, целочка ты наша, впервые в жизни менты прижучили, но надо ж было думать…

– А что мне оставалось?

– Слушай внимательно, – сказал Смолин с расстановкой. – Они тебя вскоре же потянут на увлекательную процедуру под скучным названием «возбуждение уголовного дела». А до тех пор никто и не мог тебя письменно предупреждать об уголовной ответственности за дачу ложных показаний… Ведь ничего такого не было?

– Не было…

– Вот видишь… Запоминай. Показания ты напишешь новые. И дело было так: покупатель этот сраный сказал, что хочет показать кортик второму, который сидит в машине и по каким-то своим причинам в магазин зайти не может. Ты, не питая особого доверия к человечеству, согласился, но взял с него залог в пять тысяч рублей – чтобы не так обидно было, если он драпанет с раритетом. Усек? Так и было. И брал ты с него залог. Другими словами, никакой такой «продажи» не имело места быть. Уяснил?

– Ага. А если спросят…

– Почему ты сначала объяснял так, а потом – этак? Ну конечно, спросят, они ж не дураки, службу знают… Вот тут ты будешь стоять на своем, как монумент: первую объяснительную накропал, будучи в состоянии сильного душевного волнения… только словечки сам подбери, не такие казенные, чтоб не шпарить канцеляризмами… В общем, с тобой впервые в жизни случилась такая неприятность, ты разволновался, себя не помнил, окружающее воспринимал плохо – вот и накатал под диктовку навалившихся на тебя ментов, что говорили. А теперь опомнился, трезво все взвесил, вспомнил, как было на самом деле… и уж с этого не сходить, ясно?

– Они ж поймут…

– Ну конечно, поймут, – сказал Смолин, ухмыляясь почти весело. – Они и не такое видали-слыхали… Только как они тебе докажут – и, главное, судье, – что все происходило не так, как ты толкуешь, а именно так, как они утверждают? Твое слово супротив ихнего, и не более того. Если они не писали разговор и не снимали… да нет, я уверен, ни того, ни другого. Во всех трех предшествующих случаях не было ничего подобного. Прокатит. Главное, стой на своем и помни накрепко: добровольное признание и сотрудничество со следствием ничего не облегчают, а наоборот, отягощают… Ну, и вытаскивать тебя будем со страшной силой. Отмажемся, не впервые… Топай домой, выпей малость, отоспись – и готовься барахтаться, как та лягушенция в крынке со сметаной…

Он ободряюще похлопал по плечу чуточку повеселевшего Гошу и, не оглядываясь более на него, направился в кабинет. Еще издали слышно было, как Кот Ученый, мастерски вывязывая семиэтажные конструкции, кроет все правоохранительные органы, сколько их ни есть на свете, и шантарские в частности. Причины были самые житейские: после инвентаризации содержимого Кащеевых закромов Смолин выделил всей троице кое-какую долю – скорее малую премию. Премия Хижняка как раз и олицетворялась в достаточно редком и недешевом клиночке, помимо прочего – и клинок этот он поленился нести домой, оставил здесь, где его вкупе с другими и прихватили стражи закона.

– Матом горю не поможешь, – сказал Смолин, встав в дверях. – Равно как и прочим красноречием. Вообще, орлы, скажу вам честно – сам по себе недавний инцидент меня в данную минуту не особо и интересует. Тяжелее бывало, однако ж выстояли… Действовать надо – но в другом направлении…

Каждому из них по отдельности и всем вместе Смолин доверял абсолютно. Они не работали у него на зарплате и, если докопаться до корней, никак не были теми, кто пышно именуется «друзьями». Они просто-напросто черт-те сколько лет были с ним повязаны общим развеселым бизнесом, и в доле бывали сплошь и рядом, и услуг друг другу оказали немало. Короче говоря, наличествовало то, что порой крепче дружбы, – спаянная общим интересом команда…

– Пацана, собственно, и без нас вытащат, – сказал Смолин. – Мы тут – сбоку припека, стараться будет умный дядька адвокат, и флаг ему в руки. Меня сейчас другое интересует. Чертовски хотелось бы ошибиться, но не могу я, други и соколы, отделаться от впечатления, что за кулисами притаился некто новый. Что скромненько маячит в отдалении какой-то игрок, о котором мы ни черта не знаем, – а вот он о нас знает больше, чем хотелось бы… Кто-то еще влез в игру.

– Да я и сам прикидываю… – сказал Фельдмаршал.

Другие двое покивали: времени обдумать все происходящее хватало, так что обошлось без долгих споров и обсуждений.

– В конце-то концов получится один пшик, – сказал Смолин. – Никого всерьез не посадят, никого чувствительно не прищемят, даже все конфискованное рано или поздно им придется вернуть. Нервы, правда, попортят надолго и качественно, но я не о том… Общая ситуация мне не нравится. Чем бы там ни кончилось, а шантарский рынок холодняка уже фактически парализован. И в этом поганом состоянии будет пребывать еще долго. И потому, что долго теперь будем шарахаться от каждого куста, и оттого, что выцеплять назад все отобранное будем долгонько… Все магазины перешерстили…

– Кроме Врубеля, – равнодушным тоном произнес Фельдмаршал.

– То есть?

– У Врубеля получился облом, – продолжал Фельдмаршал. – Я как раз узнал и приехал рассказать… Короче, когда они подсунули к Врубелю в «Раритет» засланного казачка – точнее, двух, – сам Врубель отсутствовал по причине очередного запоя, а его девки что-то просекли и ничего такого не продали… Будь сам Врубель на месте, он бы залетел, конечно, у него ж по пьянке ни предохранителей, ни тормозов… Повезло придурку.

– Повезло, – медленно произнес Смолин.

Вот оно, значит, как… Все залетели, кроме Врубеля… Смолин сталкивался и с более невероятными совпадениями – происходившими по самым естественным причинам, – но все равно, остался некий осадок, как в известном анекдоте. Как-то неправильно было, что чистеньким остался самый гнилой шантарский антикварщик, коего, откровенно говоря, не любили за многочисленные подлянки, косяки и провинности. Скорее уж ему полагалось бы, исходя из обычной практики, залететь первым – уж он-то, будучи застигнут «казачками» в бухом состоянии, не только с ходу толкнул бы им нечто компрометирующее, но и в закрома провел бы, наговорил бы себе с ходу на две уголовных статейки и полдюжины административных…

– Ладно, – сказал Смолин. – Черт с ним, с Врубелем, у меня сейчас не о нем голова болит… У нас, джентльмены, все-таки есть один несомненный след: Дашенька Бергер. Боже упаси, я ее никак не связываю с происходящим, но есть еще и другой аспект: она-то как раз сейчас и олицетворяет своей персоной ту новую, странную, непонятную возню, что имеет место быть на антикварном рыночке нашем… Кто-то еще есть, кроме нее, зуб даю. Сама-то она, судя по всему – на подхвате, сама не стала бы лезть к вдове. А она лезет, активнейшим образом.