Зов лабиринта - Наталья Иртенина

Неофит твердил клятву вслед за Убивцем.

Когда все страшные и торжественные слова были произнесены и мотыга вернулась на свое место в углу, Убивец снова подал знак. Адепт у костерка подскочил и поднес новому собрату кружку. Ди видела, как перед тем он наполнил ее варевом из чаши на огне. Неофит принял кружку и поднес к губам. Но тут же отдернул. Горячо!

– Пей! – строго велел ему Убивец. – До дна.

И тот снова прильнул к кружке. Вылупив глаза от боли, не смея поморщиться, он пил крошечными глотками – так долго, что Ди успела за это время проделать длинный путь от простого удивления до полного непонимания, обратно, а затем в другом направлении – к счастливой, хотя и невероятной догадке. Ведь души бестелесны и не нуждаются ни в еде, ни в питье, ни уж тем более не могут испытывать физическую боль. Чем же тогда объяснить происходящее?! Может быть, на нематериальном огне кипела какая-то нематериальная субстанция, вроде энергетической амброзии для бессмертных душ? А страдальческая физиономия неофита отчего тогда? В конце концов Ди осенило: сделавшись адептами Воплощения, они во всем стремятся стать людьми. Они не могут позволить себе обрести плоть, пока в городе душ остается хоть один Невоплощенный. Но человеческие повадки и обычаи они перенять в состоянии, хоть это и неимоверно трудно для них, даже противоестественно. Заливать в себя жидкость – наверное, для них это то же самое, что человеку набивать брюхо камнями или расплавленным свинцом.

Только праведники и великие герои могут добровольно пойти на такие самоистязания.

В порыве восхищения Ди совсем забыла об осторожности, которую решила соблюдать, и подалась вперед, в проход. Тотчас она услышала изумленный вскрик, а через секунду поняла, что попалась. Сбоку из-за стены метнулась рука и крепко зажала локтем ее шею.

Убивец резко обернулся и нахмуренно посмотрел на Ди. Головой прижатая, как тисками, к чьему-то боку, она была выведена на свет и представлена на суд собравшихся.

– Джемадар, она подглядывала! – раздался над ухом у Ди возмущенный голос. – Махадеви не простит нам этого, если мы не…

– Помолчи, – приказал Убивец. – Отпусти ее и посмотри, нет ли там еще кого-нибудь. Потом встань у выхода.

Тиски разжались, и Ди рухнула на четвереньки.

– А теперь скажи нам, детка, кто ты такая, что здесь делаешь и где твои дружки.

Убивец говорил спокойным, ровным голосом. Тон его не выдавал ни малейших эмоций. Казалось, церемония посвящения не только не была прервана столь внезапным образом, но и должна была повернуться именно таким боком – появлением нового действующего лица, с заранее предписанной ролью.

Ди поднялась на ноги, потерла шею и заговорила, преданно глядя на Убивца:

– Я хочу стать одной из вас. Я знаю о вашей миссии и согласна принять ее. Я искала вас, но нашла случайно… не уверена даже, что тут обошлось без Провидения. Наверное, оно и привело меня к вам. Во всяком случае, иного объяснения, как я попала сюда, у меня нет. А дружков моих не ищите, потому что их у меня нет.

– Она врет, не верьте ей, джемадар! – К Ди подошел один из адептов, до тех пор стороживший варево на огне, и негодующе уставился на нее большими красивыми глазами с пушистыми ресницами. Только сейчас Ди вдруг осознала, что у каждого адепта свое собственное, индивидуальное лицо. У этого, например, даже привлекательное, точь-в-точь смазливый мальчишка лет восемнадцати. Обретя судьбу, они перестали быть заготовками, сделались обладателями неповторимых физиономий.

– Мы должны отдать ее Деви, – продолжал адепт, – чтобы не навлечь на себя гнева Великой!

Убивец смолчал. Задумчиво подошел к огню и в руках его появилась маленькая коробочка. Открыв ее, он запустил внутрь пальцы и меланхоличным жестом сыпанул в пламя щепоть какого-то порошка. Огонь, проглотив корм, разом побледнел и вдруг вспыхнул синим цветом. Языки его жадно потянулись вверх, как преданный пес – с желанием лизнуть хозяина в лицо. Пламя зачадило, к потолку взвился дымок. Появился приторный запах, но Ди не обратила на него внимания – ее захлестнул поединок самоотверженных взглядов, на который ее вызвал адепт с красивыми, как у лани, глазами. Их взоры скрестились, будто шпаги, – еще чуть-чуть и раздастся звон, бряцанье, лязг, посыплются искры.

Но как раз чуть-чуть и не хватило. Контуры противостояния медленно размывались, смазывались. Шпаги опустились и были тотчас забыты. И вдруг пещера, капище, закопченые стены исчезли, и началось мистериальное, волшебное, безумно прекрасное действо. Какой-то чародей взмахнул своей палочкой и все вокруг преобразилось.

Перед глазами Ди точно приподнялась завеса, скрывавшая до сих пор сказочную красоту мира и его распахнутые объятия любви. Даже просто удивляться этому потрясающему открытию, этой внезапной обнаженности мира было бы омерзительной неблагодарностью, кощунством, поруганием невинности. Мир вокруг сбросил свои дряхлые одежды в бесконечном доверии и любви к ней, Ди, и она не могла не ответить ему тем же – восторгом, преклонением, обожанием, взаимным обнажением себя. Она рухнула на колени и заплакала в молитвенном экстазе, жарко шепча слова благодарности миру за то счастье, которое он показал и даровал ей.

Она вдруг поняла, что мир есть любовь и все, что делается в нем, – это любовь. Любовь была сияющим, переливающимся всеми цветами морем, в котором купалась теперь Ди. И когда море, лаская, проникло в нее и принялось лизать ее изнутри, истончая перегородки души, отделявшие ее от мира, она покорно отдалась ему, его власти и его нежности – потому что страшно было даже подумать о том, чтобы отказать ему, доставить хоть малейшее огорчение. Наоборот – подчиняться этому безбрежному феерическому потоку было высшим счастьем. Ради него, ради великого духа, открывшего ей мир, заполнившего ее собой и уносившего теперь куда-то вдаль, она готова была на все. Собственно, даже не она, а та бесконечность, безокраинность, которые распирали ее и в которые она превратилась.

Беспредельность по имени Ди могла вместить в себя весь мир, могла принимать любые формы, могла жертвовать собой и наделять других счастьем. Если есть в мире несчастный, она готова была облагодетельствовать его, если есть в мире лишенный любви, она хотела бы одарить его собой, если есть в мире страдающий, она желала бы броситься ему в ноги и умолять о прощении, и быть растоптанной им, и в унижении заново познать любовь, и воспылать страстью к мучителю своему, и стать рабой его, любящей, жалеющей, берущей на себя его страдания.

Духом, сеющим жалость к тварям рожденным, летела Ди над водами первозданного мира и вдруг увидела остров. А на острове сад, прекраснее которого нет и не будет, благоуханный, зовущий сладчайшей музыкой птичьих перепевов, чарующий красками, плодами дерев, зверями, просящими ласки. Ди гуляла по саду и наслаждалась его щедростью. Голос, слышимый со стороны, вел ее по тропинкам, подводил к ручьям и пенным водопадам, усаживал на нагретые солнцем камни и звал к ней обитателей сада: игривых, как котята, пантер и ягуаров. А вслед за кошками из зарослей стали выходить люди – юноши и девушки с пригожими лицами и стройными фигурами. Они смеялись и весело переговаривались. Они были влюблены и желали поделиться своей любовью с гостьей – когда она захочет и как захочет.