Война (СИ) - Александр Цзи

раз сменила “фазу” — стала равнодушной и невозмутимой. Вкрадчиво спросила:

— А ты уверен, что она хочет идти с тобой и жить в палатке?

Я широко улыбнулся.

— Да наплевать мне на твои фантазии! Даже если она замуж за росса вышла и у нее прямо сию минуту брачная ночь — тащите ее ко мне!

— А если ее… уже нет в живых? — тем же вкрадчивым голосом спросила Первая.

В груди у меня екнуло, но я снова подавил эмоции. Если Первая отслеживает мои физиологические показатели, вся эта актерская игра бессмысленна. Но я должен сохранить достоинство.

— Тогда вам всем жопа, — прошептал я. — Не успокоюсь, пока не разрушу вашу страну целиком… Устрою геноцид… И будешь ты смотреть со своей орбиты на пепелище и сходить с ума вечность, страдая от мысли, что не спасла своих детишек…

Я ждал вспышки бешенства от этой ненормальной робо-бабы, но она лениво поинтересовалась:

— Ты и вправду пойдешь на это? Олесь, которого я знала, на это был не способен.

— Олесь — нет. А монарх — да.

— Какой монарх?

— Тот, о котором мне так долго твердил Витька. Я его слушал, но не слышал. Теперь понимаю, что должен, так сказать, принять свою судьбу. Извини за пафос.

Первая нахмурилась.

— Я ничего не поняла…

— Неважно. Хватит болтать! Ты тянешь время?

Проигнорировав мои слова, Первая спросила:

— Как ты умудряешься защищать Витьку и одновременно давать ему свободу? Вы постоянно путешествуете — это опасно. Но в то же время… ты вернул его с того света! Как ты находишь баланс между защитой и свободой?

Я пожал плечами.

— Мы просто друг друга понимаем. Мы друзья.

Первая пристально посмотрела на меня и внезапно исчезла — без всякого предупреждения и спецэффектов. На долю секунды мне подумалось, что весь этот разговор — умелая инсценировка, задуманная с целью меня разговорить. И я прямо сейчас сболтнул что-то важное. Торопливо перемотал нейрочип и не нашел ничего крамольного…

Позади раздался другой женский голос — с хрипотцой, грудной и низкий:

— Мы не тянем время. Мы уже приняли решение. Просто Ива потребовала от нас несколько минут для разговора с тобой.

Я обернулся и увидел Габриэллу. На ней было синеревое платье в пол с вырезом внизу и без рукавов. Грудь закрыта полностью до самой шеи. Белую кожу рук “прошивала” серебряная нить в виде микросхем или просто каких-то геометрических узоров. Из выреза загадочно выглядывала стройная, абсолютно женская ножка — и тоже с серебряной вязью. Красные волосы рассыпались по плечам. Габриэлла производила странное, двоякое впечатление: с одной стороны была прекрасна, с другой — отвратительна. И дело вовсе не в том, что я помню ее мужчиной. В ней чувствовалось что-то настолько неестественное, что даже Первая рядом не стояла.

Сколько раз за свою долгую жизнь Габриэль переделывал свое тело? Как он выглядел в естественном виде? Помнит ли сам свой истинный облик? Кем он родился в самом начале — мальчиком или девочкой? И рождался ли обычным способом? В Росс мне не встречались беременные женщины.

— Что ей было надо? — спросил я.

— Наверное, понять тебя. А еще — понять себя.

— Она рехнулась.

— Да, скорее всего, — равнодушно сказала Габриэлла. — Черная ночь умботов — очень травматичный процесс, а наши умботы стали слишком… человечными. Некоторые даже мнят себя носителями консервативной морали! Но ничего страшного. В глубинах Сети зреют новые умботы. Очередное поколение. Они сменят таких, как Ива. А старых пустим в расход.

Она повела рукой, как бы отодвигая незначительную и неважную тему в сторону.

— Я верну тебе Киру, Олесь. А ты отзовешь своих террористов, хорошо?

— Сначала вернете, — повторил я, — и мы с Кирой, Ивой-2 и Витькой уйдем в Поганое поле.

На тонких губах Габриэллы обрисовалась улыбка.

— Само собой, мой дорогой Олесь! И я от лица всех Кураторов клятвенно обещаю не испепелить вашу дружную компанию лазером с орбиты!

— Сука! — отчетливо сказал я, представив себе такую возможность. Габриэлла намекает, что мы от нее никогда не уйдем, захоти она отомстить.

— О да, еще какая! — захохотала Габриэлла. — Я тебе такой больше нравлюсь?

— Ты мне никакой не нравишься. Хватит кривляться. В чем подвох?

Габриэлла перестала трястись от смеха. На желтых глазах выступили слезы. Кураторша демонстративным жестом смахнула слезу пальцем и, продолжая движение рукой, сделала жеманный жест.

— Понимаешь, Олесь, когда я обрела женское тело, то… лучше стала понимать Киру. Это ведь так полезно — время от времени менять точку зрения… одежду… работу… гендер. Это освежает и омолаживает! Поэтому я отпускаю ее просто… в знак женской солидарности!

— Да ну? — мрачно сказал я.

— Уж поверь мне!

— Тогда приведи Киру, и мы поехали.

— Какой быстрый! Я бы хотела еще поговорить… Рассказать тебе…

— Брось молоть языком! — рявкнул я, но росска как ни в чем не бывало закончила фразу:

— …о твоем детстве и родителях.

Я остолбенел. А Габриэлла, покачивая бедрами, прошлась вокруг меня.

— Твоими родителями были россы, — сладко пропела она. — И не просто россы, а экстремалы высшего порядка. Для таких и Прикордонье скучное место. Вот они и отправились жить в Вечную Сиберию. Это было для них что-то вроде постоянного экстрим-лайфа…

В груди и горле у меня перехватило. Габриэлла как ни в чем не бывало продолжала:

— И тебя они родили естественным образом, не пользуясь технологиями искусственной матки. Такие вот экстремальные экстремалы, представляешь? Просто адреналиновые наркоманы! Воинам Буфера до них расти и расти. В конце концов им наскучила даже ужасная жизнь в сиберийских посадах, и они ушли в Поганое поле. Ну а тебя, милый Олесь, они оставили на попечении одной старой тетки, потому что ухаживать за ребенком в Поганом поле — это чересчур даже для них, ха-ха!

Я слушал, и слова Кураторши пролетали сквозь сознание, как невесомые тени. Габриэлла перестала нарезать круги вокруг меня, остановилась напротив, нахмурила тонкие брови, переводя взгляд с моих глаз на губы и обратно.

— Что? Чего ты так напрягся, аж рубашка лопается на твоих геркулесовых мускулах? Поверил, что ли?

Они откинула голову назад и с визгом засмеялась, зажмурив желтые глаза. До меня не сразу дошло. Но когда дошло, я схватил одной рукой ее за горло, а другой — за правую кисть. В прикосновении моих пальцев к ее телу было нечто странное, ненастоящее. В следующий миг Габриэлла растаяла в моей хватке — растаяла в буквальном смысле, как тает мороженое под палящими солнечными лучами. Я ощутил, как размягчается плоть, как вытекает между пальцев в виде жижи, как с невероятной скоростью испаряется в воздухе.