Танковые сражения войск СС - Вилли Фей

Когда около полудня туман рассеялся и видимость снова стала приличной, я вернулся на прежнюю позицию возле фермы. Начался артобстрел. Вскоре он усилился и сосредоточился в основном на саду, где укрывались оба танка. На час или два я поменялся местами с наводчиком, ротенфюрером Майндлем родом из Судет. Сиденье наводчика было удобнее командирского, и на нем можно было относительно удобно вздремнуть, прислонившись головой к телескопическому прицелу. Мы все устали как собаки.

Едва мы поменялись местами обратно, как в поле зрения показался «шерман». Он свернул на грунтовую дорогу и на высокой скорости двинулся в нашу сторону, направив орудие на наш танк. Должно быть, американцы прекрасно знали наше положение. До тех пор мы привыкли, что американские танки шли на укрепленные позиции только после мощного удара с воздуха.

Поскольку активность истребителей-бомбардировщиков в нашем районе в тот день была всего лишь «обычной», стремительная атака стала для нас полной неожиданностью. То же касалось и второго танка. Ствол его орудия был повернут чуть удачнее, и он сразу же выстрелил, но не сумел остановить американца. С огромным трудом, стараясь действовать как можно быстрее, мы снова поворачивали вручную башню при неработающем двигателе, пытаясь прицелиться по «шерману». К счастью, наше орудие случайно оказалось на нужном углу возвышения, а навести его по горизонтали удалось довольно быстро, поскольку американец въехал в простреливаемый нами сектор на высокой скорости, двигаясь вдоль грунтовой дороги. «Шерману» пришлось немного опускать ствол, и мы смогли на мгновение опередить его. В тот миг, когда мы были готовы открыть огонь, мне показалось, что я смотрю прямо в ствол вражеской пушки. Танк немедленно вспыхнул, и едва не увенчавшаяся успехом стремительная атака, ставшая, наверное, самым смелым маневром американского танка из тех, которые мне довелось увидеть своими глазами за время войны, прервалась в сорока или пятидесяти метрах от нас. Командир танка едва успел выпрыгнуть и, насколько я мог судить, сумел выбраться из этой передряги невредимым. Артиллерийский обстрел, несколько стихший перед этой атакой, снова усилился, не оставляя времени задумываться об охватившем нас нервном напряжении. Жара в боевом отделении стала почти невыносимой. День выдался очень жарким, у нас не было ни еды, ни питья, а люки невозможно было открыть из-за непрекращающегося обстрела. Все мы были измотаны, и время от времени кто-то из нас начинал клевать носом, но только лишь для того, чтобы вдруг проснуться и, вздрогнув, удариться обо что-нибудь головой. Хуже всего — мы не могли больше наблюдать за тем, что творится снаружи. Осколки снарядов и пулеметные очереди привели в негодность все наблюдательные приборы командирской башенки. Время тянулось медленно. Мы чувствовали: что-то должно произойти, и это будет очень скоро. Нам было все равно, что ждет впереди. В таких ситуациях мы желали лишь одного: чтобы это произошло как можно скорее и мы могли сбросить скопившееся напряжение. Напряжение проявлялось буквально во всем: каждое движение, каждое слово товарищей вызывало раздражение, и сдерживать себя становилось все труднее. Время от времени по боевому отделению словно проносилась волна панического настроения: нам казалось, что мы заперты, наше положение — отчаянное и скоро нам наступит конец.

То у одного, то у другого вдруг возникало желание выбраться наружу и бежать. Можно было сойти с ума. Что еще хуже, приходилось вести борьбу с самим собой, когда накатывало безразличие, когда никому ни до чего не было дела, и мы просто молча сидели и ожидали развязки. Не скатиться в это состояние было невероятно сложно.

Только я снова задремал, как вдруг мы вернулись к реальности. По броне танка застучали пули крупнокалиберного пулемета. Мы услышали, как второй танк завел двигатель, потом почувствовали сильный удар. Мы подумали, что получили прямое попадание из мощного орудия. Я рискнул чуть приоткрыть люк и увидел, что второй наш танк на полной скорости несется к дороге, сворачивая на пути деревья. Одно из этих деревьев лежало на корме нашей машины — его-то удар мы и почувствовали.

Я подумал, что другой танк заметил вражеские танки на дороге и выехал из сада, чтобы атаковать их. Мы тут же запустили двигатель и поспешно последовали ему на помощь. Потом мы попали под плотный огонь пехотного оружия. Радиосвязи со вторым танком больше не было. Мы слышали их, но не могли разобрать ни слова. Антенна нашей радиостанции была отстрелена вместе с креплением.

Я понял, что мне нужно получше осмотреться, и распахнул люк, несмотря на то, что это было опасно для танка. Я следовал девизу «Сектор обстрела важнее, чем укрытие», а чтобы вести огонь, нужно было видеть, куда стреляешь. Мы выехали на дорогу и по инерции проскочили чуть ли не до противоположного кювета. Мы развернулись влево, сразу же выстрелили и мгновенно получили в ответ мощный удар — целую серию попаданий. Механик-водитель и наводчик закричали, что они больше ничего не видят. Тут я понял, что случилось. Американцы поступили очень разумно. Между двумя еще дымящимися танками, подбитыми по обе стороны от дороги, выстроилась целая колонна «шерманов».

Они выстроились так, что только ствол следующего танка торчал из-за башни машины, стоящей впереди, и вели огонь одновременно.

События этих нескольких минут прогнали прочь всякое чувство усталости, слабости и безнадежности. Жажда действия переполняла нас, словно наркотик.

Экипаж снова был спокоен и уверен в себе. Мы действовали, как хорошо смазанная машина. В такие моменты максимальной самоотдачи в людях проявлялись силы и способности, явно превосходившие их обычный уровень.

Я сразу же сообразил, что здесь мы больше ничего не добьемся, а если рискнем остановиться, то нас тут же сметут. Поэтому я быстро крикнул в переговорное устройство: «Идем под острым углом к левой стороне дороги, укрываемся за подбитым «шерманом» и ждем, пока американцы не двинутся друг за другом, чтобы достать нас. Башня будет все время направлена в сторону танков». Это означало, что механику-водителю, которому придется ехать вслепую, нужно будет ориентироваться по указаниям, передаваемым по внутренней связи, а наводчику, который также не видит, что делается снаружи, нужно будет поворачивать ствол вправо и влево, ориентируясь на хлопки по плечам. Все это происходило с молниеносной скоростью. Когда я во второй или в третий раз сказал «Влево!», мы получили новую порцию попаданий. В этот раз удары оказались еще сильнее. Сварные швы по обеим сторонам передней верхней плиты частично разошлись, и в боевое отделение стал пробиваться дневной свет. Мы упрямо продолжали наводить орудие и стрелять по танкам, но неизвестно, добились ли мы успеха.