Млечный путь № 3 2017 - Песах Амнуэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У нас нет больших городов.
– Так. Это наше преимущество и наша слабость. Здешние владетели не строят укреплений. Что, если этот благословенный край обратится в пустыню – из-за того, что князь Сайондзи не захотел склониться перед Отокояма? Моя гордость не многого стоит, тебе ли не знать. Благополучие клана дороже.
– Все зависит от того, какие условия предложит правительство верховного князя. Бывает мир разорительней войны.
– Ты прав. А потому вернемся к тому, ради чего мы сюда приехали.
Они двигались по направлению к перевалу Хоки. Здесь проходила одна из дорог на юг – и естественно было предположить, что войско канцлера ею воспользуется. Столь же естественно было устроить здесь засаду. Но глупо предполагать, что генералы канцлера не подумают о том же, и не разведают окрестность. Поэтому выбирать место надо было тщательно.
Здесь зеленые поля и густые леса сменялись голыми утесами и нагромождениями камней, о которые легко переломает ноги и пеший, и конный.
Выехали они рано утром, туман, давно развеялся, солнце стояло в зените, но местность от этого не выглядела менее сурово.
– Здесь, – озираясь, произнес князь, – мы простились с Окинои, после… – он умолк.
– После?
– Ваша светлость! Ваша светлость! – по тропике снизу бежал гонец, флажок с гербом Сайондзи трещал на ветру. – Срочные вести!
Двадцать лет назад
Сакурамару постоянно убеждал себя, что он просто не понял господина брата, что слова Окинои о близкой смерти – всего лишь мрачная шутка. В самом деле, обитатели замка были склонны к подобным проявлениям острословия, на взгляд Сакурамару, совсем невеселым. Например, довольно часто прохаживались по поводу отсутствия его светлости. Он, как известно, находился в монастыре, пока там шли заупокойные службы по его супруге. И вассалы говаривали – это ж сколько надо совершить грехов, чтоб служилось столько молебнов?
Нет, он не верил в близкую смерть господина брата, отказывался верить. Окинои по-прежнему посещал тренировочную площадку, выезжал верхом. Движения его не стали медленней, удары – слабее, напротив, Сакурамару казалось, что Окинои стал еще сильней и стремительней. А что кашляет он, и на платке его по-прежнему пятна крови – так он сам говорил, что болел и выздоровел, и многих ведь людей в сильную жару, наподобие теперешней, посещает жестокая простуда.
А потом Окинои слег. Он закрылся в своих покоях, и Сакурамару туда не пускали. Мрачная тетка Кику – та самая служанка, что так неприветливо встретила Сакурамару в его первый день в замке Сиродзава, заявила – молодой господин не желает, чтоб кто-либо видел его слабым, а чтоб поднести ему еду и лекарства, на то есть она, верная нянька.
Каждый день приходил Сакурамару к покоям брата, и каждый день получал тот же ответ.
Окинои сгорел быстро, оправдывая свое имя. Сакурамару не был при нем во время агонии, и у смертного одра брата тоже не довелось быть. Просто однажды утром он, как обычно, пришел, и нашел их запертыми.
Дальше все происходило, как в дурном сне. В замке стояли стон и плач, но Асидзури, который всем распоряжался, сохранял хладнокровие и твердость духа. Наверняка он был готов к подобному. Тело усопшего завернули в плотные пелены, чтобы уберечь от разложения, а Цунэхидэ поскакал гонцом к его светлости. Ответ князя был таков – похоронить Окинои в гробнице его деда, ибо лето стоит жаркое и медлить нельзя. А уж после возвращения его светлости будет устроено торжественное погребение.
Так и похоронили Окинои – в суете, в спешке, в чужой гробнице. Правда, он не был князем, и отдельной гробницы ему не полагалось.
Сакурамару был совершенно растерян. Не только горе лишало его решимости. Всю жизнь он привык от кого-то зависеть. С младенчества им руководил наставник, затем того за краткий срок вытеснил Окинои. Теперь он оставался один. Он спрашивал у Кику – не оставил ли господин брат перед кончиной для него каких-то распоряжений, и спрашивал у Асидзури, не стоит ли ему вернуться в храм. Оба отвечали: нет.
Наконец, вернулся из паломничества его светлость. Сакурамару достаточно прожил в замке Сиродзава, чтоб не ждать от того проявления родственных чувств. И верно – князь был сдержан, суров и холоден. В отличие от Окинои, всегда следовал этикету, избегал небрежности в одежде и поведении. Они и внешне с Окинои были непохожи: князь Амэнага был выше ростом, плотнее, медлительнее. Что до лица, то если бы Сакурамару имел привычку смотреться в зеркало, то заметил бы несомненное сходство с отцом.
Князь не то, чтоб не замечал Сакурамару, но говорил с ним так, будто он всегда был здесь, и в его появлении в замке нет ничего примечательного. Об Окинои он упоминал так, будто его смерть произошла давным-давно.
Через несколько дней князь велел провести обряд наречения мужского имени. Отныне княжеского сына, единственного сына, звали Амэцуна. После чего отец приказал ему готовиться к свадьбе с дочерью владетеля Мурата.
***
Древняя столица за сотни лет своего существования видывала всякие деяния, в том числе кровавые и бесславные. Случались и убийства послов, и убийства священников. Бывало, уничтожались целые монастыри с их насельниками. Но убийство священнослужителя высокого ранга, который одновременно явился послом – это было нечто малопредставимое. Оттого преподобный Тюгэн и отправился в столицу без опасений. Напрасно, как оказалось.
Как сообщил один из монахов, сопровождавших настоятеля, преподобный был убит не в самой столице, а в загородном имении верховного князя, куда Тюгэна пригласили на пир. Приглашение касалось только самого настоятеля, и он не позвал с собой монахов, дабы не вводить их в искус видом запретных яств и напитков. Это и спасло им жизнь. Было объявлено, что на пиру настоятель, презрев монашеское звание, извлек спрятанный под рясой нож, и бросился на юного князя. Стража сумела преградить путь безумцу, и зарубила его на месте.
Отсеченную голову Тюгэна выставили на всеобщее обозрение у северных ворот столицы.
Никто в Сираги не сомневался, что вся история о покушении – ложь от первого до последнего слова. Помимо того, что у преподобного не было никаких причин убивать юного князя Кога, бывшего правителем лишь по имени, настоятель был разумным человеком, и не стал бы кидаться с
