Велижское дело. Ритуальное убийство в одном русском городе - Евгений Александрович Аврутин

к уголовному судопроизводству. Писарям вменялось в обязанность вносить в особую тетрадь все сказанное по ходу допросов. Все письма, прошения, записки, копии и вещественные доказательства нужно было вносить в реестр и сохранять [Kollman 2012: 54–58, 186–187][331]. Законы империи требовали не только соблюдения этики и порядка, но и следования бюрократическим идеалам формы и процедуры: все административные документы должны были быть составлены, оформлены и сданы на хранение по единому шаблону [Kollmann 2012:183–191; Lincoln 1982:1-40]. В октябре 1829 года Хованский пообещал петербургскому начальству, что бумажная работа будет завершена за четыре месяца. Когда этот срок прошел, генерал-губернатор отправил несколько напоминаний в раздраженном тоне – он требовал от Шкурина, чтобы тот по мере возможности ускорил работу и довел дело до давно ожидаемого завершения[332].

Проблема состояла еще и в том, что большую часть ноября члены комиссии провели в Витебске, расследуя вновь открывшиеся обстоятельства. Усугубило ситуацию и то, что В. И. Страхов – человек, положивший столько труда на создание неопровержимого обвинительного досье на евреев, – тяжело заболел. Первые признаки нездоровья проявились у него 29 сентября 1829 года, и в течение следующего месяца чиновник по особым поручениям почти не вставал с постели. К концу октября он несколько оправился и смог вернуться к исполнению своих обязанностей, по большей части заключавшихся в приведении в порядок документации, а также в запоздалых допросах и очных ставках. Конец расследования явно был близок, и Страхов трудился на износ, чтобы закончить работу, начатую столь давно, однако вскоре недуг его вернулся. 19 февраля 1830 года Шкурин доложил генерал-губернатору, что коллежский советник не в состоянии встать с постели. 12 мая врачи заявили, что Страхов проживет лишь несколько дней, и ровно через трое суток, в 10.30 утра, он скончался – врач обозначил причину как «воспаление и нагноение мозга»[333].

Той весной пятеро писцов трудились круглосуточно, чтобы привести документацию в порядок и в полное согласие с требованиями законодательства. В стремлении своевременно завершить расследование Хованский охотно и без промедления отправлял в Велиж самых расторопных своих сотрудников. Он писал, что если пятеро писцов не справятся с работой, то комиссии нужно сделать лишь одно: попросить о дополнительной помощи. 16 мая генерал-губернатор объявил, что расследование завершено и у членов комиссии нет никаких причин оставаться в Велиже. Оставалось только пронумеровать папки, скрепить листы и наклеить ярлыки на документы[334].

Как выяснилось, чисто формальные процедуры – составление описей и подбор документов – оказались работой крайне сложной и трудоемкой. Писцы трудились все лето, и только 27 августа 1830 года документы по делу были переправлены в Витебск. Как того требовал закон, оригиналы были оставлены в канцелярии генерал-губернатора на хранение, а точная копия отправлена в Петербург для официального рассмотрения. Хованский потребовал, чтобы личные вещи подследственных, купленные на государственные деньги, были переписаны и переданы в магистрат. Но главное – обвиняемым евреям предстояло оставаться в Велиже под стражей, пока Сенат не примет решения, обвинительниц же решено было перевести в Смоленск. Караван из 26 лошадей совершил эпическое странствие из Велижа в губернский город Витебск. В телегах везли десятки опечатанных ящиков с тысячами страниц документации: официальные донесения, протоколы допросов, показания, результаты судебно-медицинской экспертизы, протоколы очных ставок, докладные записки, описи, карты, переводы иностранных книг, ножи и множество прошений, жалоб и писем[335].

Помимо убийства Федора, евреям было предъявлено обвинение в убийстве по сговору еще девятерых человек: двух мальчиков, дворянки Дворжецкой, двух девочек и четверых крестьянских детей, а также осквернение церковной утвари. Кроме того – хотя это обвинение было далеко не столь серьезным, как обвинение в ритуальном убийстве, – было установлено, что евреи принудили обвинительниц к смене веры. Это тоже считалось уголовным преступлением и каралось по закону. На протяжении многих веков представители высшего духовенства крайне болезненно относились к отложению от христианства. В соответствии с российским уголовным кодексом, лица, отрекшиеся от православной веры, считались вероотступниками или еретиками, подлежали за это наказанию и приговаривались к сибирской каторге на срок от восьми до десяти лет [Avrutin 2006: 93–95][336].

Документы по Велижскому делу были рассмотрены Вторым отделением Пятого департамента Сената. В число сенаторов входили важные сановники, армейские офицеры и целый ряд генералов – все они назначались царем. В первой половине XIX века Пятый департамент рассматривал множество дел, связанных с крестьянскими бунтами, бегством крепостных, дезертирством и уклонением от воинской повинности, контрабандой, святотатством и богохульством, отклонениями от религиозных норм, подделками и подлогами, производством запрещенных товаров, кражами и убийствами. Сенат имел право принуждать коллегии, губернаторов и генерал-губернаторов приводить его решения в исполнение. Притом что он являлся высшей апелляционной инстанцией, законодательно Сенат был подчинен царю. Сенат мог дать рекомендацию принять, отменить или изменить тот или иной закон, однако окончательное решение всегда оставалось за государем [LeDonne 1991: 88–89, 109–112; Wortman 1976: 54–69].

Сенат довольно быстро отклонил большинство обвинений за недостатком убедительных доказательств. Суду понадобилось больше времени, чтобы решить, убили ли Федора евреи в силу своих предрассудков и суеверий. В качестве отдельного, но связанного вопроса рассматривалось, действовала ли внутри еврейской общины тайная секта детоубийц – или, иными словами, являлось ли ритуальное убийство фактом еврейской религиозной жизни. Хотя основные подозреваемые в убийстве не сознались, в распоряжении суда оказалось множество фактов, подтверждающих обвинение: вещественные и медицинские доказательства, признания и частичные признания Фратки Девирц, Ицко Нахимовского и Ноты Прудкова, показания Терентьевой, Козловской и Максимовой. Суд особо отметил несколько чрезвычайно важных деталей: что небольшая группа евреев тайно собиралась по ночам в домах у Шмерки и Носона Берлиных, что перед домом Шмерки как раз тогда, когда пропал мальчик, стоял дозорный-еврей, что настроение и психологическое состояние евреев сильно менялись по ходу допросов и что подавляющее большинство христиан, проживавших в городе, не испытывали сомнений по поводу виновности евреев[337].

Некоторые улики выглядели неоднозначными, неубедительными или не относящимися к делу, однако в совокупности производили сильное впечатление. Сенаторы И. Ф. Саврасов и К. Г. Михайловский были убеждены, что евреи убили Федора ради проведения ритуала. У них не было ни малейшего сомнения, что заговором руководила некая особая еврейская секта. 1 декабря 1831 года Саврасов и Михайловский рекомендовали следующее наказание виновных:

– Хотя Марья Терентьева, Авдотья Максимова и Прасковья Козловская сыграли в убийстве ключевую роль и отреклись от христианской веры, они добровольно признались в своих преступлениях и назвали всех остальных участников. В этой связи наказание сводится к высылке в Сибирь на поселение, где они должны будут провести остаток