Велижское дело. Ритуальное убийство в одном русском городе - Евгений Александрович Аврутин

помощью магических средств, ведьмами и колдунами, а также наказывать сектантов за ересь? Какие конкретные средства помогали установить факты преступления?

Одна из важнейших причин этого сдвига связана с ростом авторитета научных наблюдений. Начиная с 1830-х годов медицинское освидетельствование человеческого тела заняло приоритетное место в иерархии уголовных доказательств. Согласно правилам представления доказательств, показания врача имели решающее значение при установлении характера преступления. Медицинские эксперты предоставляли множество клинических подробностей, которые способствовали выявлению скрытых и незаметных угроз. Судебно-медицинское заключение врача играло решающую роль при расследовании тех типов преступлений, которые государство считало особенно вредоносными. Например, «изуверства» скопцов можно было с легкостью изобличить по наличию шрамов, уменьшенных гениталий, удаленных тестикул, отрезанных сосков и скудости волос на теле. Но если у подозреваемого находили лечебные травы, заговоры, рецепты травяных отваров или чудодейственные порошки, это уже не считалось достаточными основаниями для установления факта колдовства. Ставя медицинский диагноз «истерия» или «меланхолия» людям с девиантным или иррациональным поведением, врачи также опровергали представления о реальном существовании колдовства [Worobec 201 б][352].

Впрочем, что примечательно, авторитет, который приобрели патологоанатомия, статистика и этнография, сыграл важную роль и в том, что кровавые наветы не изживались. Проколы на теле считались доказательствами проведения евреями демонических кровавых ритуалов, так же как телесные повреждения подтверждали ритуальные извращения скопцов. Во всех тех случаях, когда евреев обвиняли в ритуальном убийстве, уголовное расследование строилось на социально-научных наблюдениях. Научное знание ставилось на службу империи не только с целью направить Россию по новому прогрессивному курсу, но и с целью создать лучший, лишенный прежней грязи мир, убрав вредоносные и подозрительные элементы с глаз населения[353]. Эта политика Николая I проводилась параллельно с амбициозной программой исследования общественно-экономических условий, ставящей целью откликнуться на проблемы и нужды империи. Представители нового поколения, выпускники элитных учебных заведений, стремившиеся продвинуться по государственной службе, пытались осмыслить все сложности российской жизни. Л. А. Перовский, министр внутренних дел при Николае I, видел в общественных науках основу для формулирования политики империи. С целью расширить свои знания относительно нерусских слоев населения Перовский инициировал этнографическое изучение ереси во всех ее дикарских формах и отклонениях; сюда входил и еврейский компонент. В 1841 году Перовский назначил В. И. Даля и Н. И. Надеждина чиновниками по особым поручениям его личной канцелярии. Они занимались разными вопросами, вызвавшими личный интерес министра, в том числе состояли членами комитета, в задачи которого входило расследование деятельности опасных сект[354].

По результатам исследования Даль составил два доклада, оба были выпущены крошечными тиражами в 1844 году и посвящены обличению фанатических тайн кровавых ритуалов. Один был посвящен скопцам (в итоге авторство его было приписано Надеждину, после того как Николай I отказался принять его к публикации из-за лютеранского происхождения Даля) [Даль 2006][355]. Второй доклад, озаглавленный «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», был посвящен еврейским ритуальным убийствам. В текст вошли материалы из архива Министерства внутренних дел, а также из известных изобличительных трудов, напечатанных в XVIII веке в Польше; большое внимание было уделено Велижскому делу. Даль не подвергает сомнению, что кровавые жертвоприношения – это факт еврейской жизни. Повсюду, где терпят присутствие евреев, пишет он, «время от времени находимы были трупы младенцев, всегда в одном и том же искаженном виде, или по крайней мере с подобными знаками насилия и смерти. Не менее верно и то, что знаки эти доказывали умышленное, обдуманное злодейство, мученическое убийство ребенка, и притом ребенка христианского» [Даль 1995: 105]. Подтверждением тому служат множественные юридические и медицинские свидетельства, причем, подчеркивает Даль, достаточно важны в них внешние повреждения на мертвых телах, которые в каждом случае свидетельствуют о том, что убийство есть результат жестоких и безусловно преднамеренных еврейских изуверств.

В 1860-е и 1870-е годы, когда вопрос о еврейской преступности впервые стал предметом публичных дискуссий, консервативные журналисты и эксперты использовали тексты Даля для обоснования своих аргументов[356][357]. Так, католический ксендз-расстрига И. И. Лютостанский стал одним из многих писак, поднявших опасность кровавой жертвы на новый уровень. В своей скандальной книге «Об употреблении евреями талмудистами-сектатора-ми христианской крови», опубликованной в 1876 году, Лютостанский, пользуясь теми же формулировками, что и Даль, выделяет узкую группу фанатиков, которые совершают святотатства и поругания, направленные против христиан. «Евреи, усвоившие себе хотя внешние приемы европейской, а следовательно христианской цивилизации, приобщившиеся трапезе общечеловеческого просвещения, не только не повинны в этом обычае, но и не знают о нем» [Лютостанский 1876]. Воспользовавшись этим посылом, группа предвзятых публицистов, комментаторов и политиков, не задумываясь, напрямую связала сектантский фанатизм с хасидизмом. Влиятельный польский этнограф Оскар Колберг пояснял, что среди евреев, безусловно, существует секта фанатиков, которым совершенно необходимы подобные изуверские жертвоприношения: это обвинение впоследствии попало в массовую прессу и собрало вокруг себя внушительные силы по обе стороны политического водораздела11.

В Велижском деле имелись все признаки сенсационной драмы, четко разделившей общество на две части, и оно вполне могло прогреметь на весь мир, оказавшись в одном ряду с делом о ритуальном убийстве в Дамаске (1840), делом Дрейфуса во Франции (1894–1906) или громким процессом над Менделем Бейлисом (1913), которого обвинили в убийстве двумя годами ранее мальчика-христианина в Киеве. Однако до того, как Александр II и его советники реформировали систему судопроизводства, все канцелярии действовали под покровом тайны, скрывая от общественности все стадии юридического процесса [Wortman 1976: 238]. В годы правления Николая I публикация судебных отчетов, юридических комментариев и речей была запрещена, а зал суда не являлся местом для показа спектаклей жаждущей сильных переживаний публике. Кабинет следователя – основное место, где разыгрывалась драма уголовного расследования – был скрыт от глаз общественности. В результате новости не доходили до влиятельных эмиссаров, пользовавшихся известностью на международной арене и способных мобилизовать самые разнообразные средства и политические связи для противодействия кризису[358]. В силу закрытости уголовного расследования решение по Велижскому делу принималось локально, вдали от зорких глаз общественного мнения.

Продукт эпохи Великих реформ – открытый зал суда, где проходило равное противостояние, – превратил обвинения евреев в ритуальном убийстве в новую разновидность зрелища для широкой публики. Обвинение девяти грузинских евреев в жестоком убийстве С. И. Модебадзе в Кутаиси в 1878 году вылилось в первое дело по кровавому навету, которое рассматривалось судом присяжных: были обнародованы все подробности дела, от письменных показаний до перекрестных допросов и самого вердикта. В итоге двое ведущих российских адвокатов признали доказательства несостоятельными, и суд завершился 13 марта 1879 года полным оправданием подозреваемых евреев