Наше преступление - Иван Родионов

Дома, лавки, пожарная каланча, лошади, снующий народ, хохочущие рожи купца и его молодцов расплывались перед ним, обращались во что-то незначительное, в какую-то крутящуюся перед носом мошкару, зато сам он – Иван Демин по мере того, как все окружающее мельчало и принижалось, ширился и рос и стал настолько значительным, что ему плевать на всех и на все...

Передохнув немного, Демин закрыл глаза и, как медведь, дорвавшийся до меда, прильнул губами к чудодейственной посудинке, по опыту зная, что третий глоток, как и третья рюмка, самый вкусный, самый приятный. Он уже глотнул, как кто-то крепко хлопнул его по руке, прервав пиршество в самый торжественный и увлекательный момент... и одновременно над ухом его прозвучал знакомый, веселый голос:

– Ванюха, черт, чего один дуешь! Угости.

От толчка горлышко бутылочки больно стукнуло Демина по зубам, и хотя он поспешно отнес в сторону руку с зажатой посудинкой, но несколько капель драгоценной влаги все-таки пролилось на подбородок! Демин поспешно облизнулся. Оттого, что так неожиданно и бесцеремонно помешали его пиршеству, оттого, что ушибли зуб, а главное оттого, что пролили часть влаги, Демин освирепел, как никогда за всю свою жизнь. Он широко раскрыл загоревшиеся бешенством глаза и увидел перед собой ухмыляющееся лицо Лешки Лобова с щегольски зачесанными на висках кудрями.

Побелевшие, как перламутр, глаза Демина запрыгали.

– Поди к чертовой матери, убивец, сволочь, вор! – заорал он во всю мочь, топая уродливыми ногами и держа на отлете в левой руке посудинку, правой, сжатой в кулак, размахивал, силясь ударить парня по лицу.

Побледневший, растерявшийся Лобов пятился и уклонялся от ударов.

– С ума сошел... Иван... – пролепетал тот побелевшими губами. – Да чего ты, черт, сшалел?

– Я с ума сошел? – взвизгнул Демин. – Я при всех своех... Вы, должно, с ума сошли, как убивали Ивана Тимофеева... убивцы! Я должон угощать, я? А как убивали Ванюху, так присягали поить-кормить, одевать-обувать... а? Не подходи, раскровяню, убью...

Вокруг них уже собиралась толпа.

– Болтаешь зря... пьян напился... – упавшим голосом выговорил Лобов и мгновенно юркнул за угол.

Но разгоряченный Демин не заметил исчезновения парня и продолжал кричать:

– Кто, я пьян? Я на свои пью. Под дорогами людей не убиваю да чужие карманы не выворачиваю. Ты супротив меня слова не смеешь сказать. Я те рот заткну... На слободе гуляешь, сволочь, в спинжаке по базару прохаживаешься... а по тебе арестантские роты давно стосковавши... а арестантский халат с бубновым тузом на спину не хочешь? Не ндравится? Убивцы!.. землю на голову заставляли сыпать... землю ел... арестанцы!

В толпу любителей скандалов случайно попал проходивший тут Мирон – односелец и кум Леонтия, с которым он только что виделся в рядах. Услыхав обличения Демина, Мирон тотчас же мотнулся искать своего кума, но не успел сделать и полсотни шагов, как его окликнул Леонтий, выходивший из шорной лавки с новой шлеей в руках.

– Убивцев пымали, кум... вот сычас пымали, – выпалил одним духом, размахивая руками, страшно взволнованный Мирон и, вылупив глаза и схватив Леонтия за рукав, потащил за собою.

– Спаси Господи, каких убивцев? – переспросил недоумевавший Леонтий, которому передалось волнение кума.

– Да ваших убивцев... што забили Ивана Тимофеева-то... зятя-то твоего...

– Спаси Господи, да где же убивцы?

– Эн... эн... эн там... – указывал Мирон на ближний угол каменных рядов.

Демина они нашли на прежнем месте с пустой соткой в руках.

Он успел уже покончить с остатками спирта и еле держался на ногах.

Около него хохотали два молодца из лавки Морозова.

В дверях лавки появилась грузная, с суровым лицом фигура хозяина.

– Ступай к делу! Чего л’азл’ыготались?! – прикрикнул он.

Молодцы со всех ног бросились в лавку.

Хозяин постоял и, пробормотав с полуусмешкой: «Ишь как его, дьявола, л’аскачало!" – со своим всегдашним серьезным, деловым видом вернулся за прилавок.

– Паштенный, – обратился к Демину Леонтий, стараясь говорить сообразно с важностью дела возможно более возвышенным слогом. – Вы здеся убивцев изловили... значит, убивцев Ивана Тимофеева... нашего зятя. Ён, покойный, доводился нам, значится, зятем... наша сестра была за им... Катерина Петровна...

Демин, распустив слюнявые губы и склонив на бок голову на кривой шее, озирался осовелыми, бессмысленными глазами и шарил рукой, ища для себя опоры.

– Убивцы! че-овека заби... землю на го-ову... а? – И Демин свалился на землю.

– Вот, вот... значится, при мне говорил... я запишусь в свидетели... Я што слыхал, все расскажу... как перед Богом. Зачем мне врать? Ён тута стоял, убивец-то, а я вот здеся, а здеся вот ён... как его... не знаю, как зовут-то.

– Вставайте, паштенный, к становому, – говорил Леонтий Демину, делая руками округлые, вежливые движения, – для составления полицейского протоколу... значит, штобы по всей форме, как по закону следовает...

– Убивцы! слово ска-ать... за ... арестуют... – бормотал, окончательно распростершись на земле, Демин.

Леонтий тут только догадался, что с пьяным обличителем вежливые разговоры бесполезны.

– Чего? бери его, кум, за одну руку, а я за другую и сами предоставим к становому.

Кумовья подхватили Демина под руки и потащили к квартире станового, находившейся неподалеку за собором. Демин уже не в силах был переступать и волочился ногами по земле.

Оказалось, что становой отлучился в уезд. Мужики, ругнув начальство за то, что оно отлучается не вовремя из дома, решили ехать к следователю.

Леонтий, оставив кума сторожить заснувшего на узком тротуаре Демина, побежал за лошадьми. Через четверть часа они втроем на двух телегах переезжали по железному гулкому мосту через реку.

VII

ледователь жил в предместье, нанимая небольшой особняк у местного нотариуса. Путь к нему лежал мимо казенки, а так как Леонтию и Мирону к завтрашнему дню надо было закупить водки, то они на некоторое время остановились у кабака. Про зарок Леонтий уже забыл, и они с кумом Мироном на радостях, что открыли убийц, изрядно выпили.

Демин лежал в телеге Мирона в полном бесчувствии и, как ни расталкивали его спутники, не просыпался.

Тут же, у казенки, кумовья встретили пьяного Рыжова с соленым сазаном под мышкой.

Так как он был первый обличитель убийц Ивана, то мужики прихватили и его с собой.

На подъезде квартиры следователя мужики кричали, стучали и топали ногами.

Вышедшая на крик прислуга заявила им, что в пьяном виде к барину являться нельзя. Мужики обругали ее и продолжали стучать в дверь.

Пришлось самому следователю выйти на крыльцо и выгнать их, причем в сердцах молодой юрист обозвал их пьяницами и пригрозил препроводить в полицию.

Мужики чрезвычайно оскорбились, особенно Леонтий. Пьяными они себя никак не признавали.

– Кто, мы пьяны? – возражал Леонтий, когда за следователем еще не успела захлопнуться дверь. – Ты, должно, сам со вчерашнего не проспался, а мы не пьяны, мы, может, еще хлеба не ели... а ты: пьяны... Мы вот убивцев поймали, а ты выгоняешь... Нешто это порядок? а?

Мужики сели в телеги и так как считали себя несправедливо обиженными, то, чтобы утешиться, поворотили лошадей опять к казенке.

– Врешь, ваше благородие, – кричал по адресу следователя, едучи по улице, Леонтий. – Мы знаем, как ты убивцев покрываешь. Мы тебе по пятьдесят рублев из-под полы в руку не суем да лукошками яйца да масло не таскаем... Палагея-то шапталовская надорвавши, корзины да лукошки на кухню тебе таскавши... Оттого ты убивцев и оправдываешь, а мы по правде живем.

– Мы мужики-серяки, оттого нас нигде и не принимают... – сказал Мирон. – Мужика везде забижают, везде мужику последнее место. Рази это правильно, кум?

– Известно, кабы господа приехали, так не такой разговор бы был... а то нас мужиков хуже, чем за собак считают... Вон за господскую собачку нашего брата-мужика в острог засуживают, а тут человека убили... и свидетелев не принимают. Рази это порядок, кум? а?

Широкая улица предместья теперь сплошь была запружена порожними телегами, и подъезжали все новые и новые, скучиваясь около кабака.

Большой казенный паразит и присосавшиеся к нему маленькие работали на славу.

Неуклюжие, серые фигуры копошились у порога казенки и около торговок.

В сотни глоток из стклянок переливалась заветная влага, отравляя и одуряя мужицкие головы; сотни челюстей пережевывали сухие баранки, ржавые селедки, соленые огурцы, вонючую колбасу и тому подобную дрянь.

Бородатые, обветренные лица краснели, как каленый кирпич, глаза сверкали буйным блеском; шапки сами собой лезли с хмурых лбов на затылки. Эта пьющая и насыщающаяся людская толпа походила на дикое кабанье стадо, пока еще мирное, чавкающее и хрюкающее, но уже внушающее само по себе тревогу и готовое по малейшему поводу вскинуться и натворить бед.