… и компания - Жан-Ришар Блок

А как обстояло дело в действительности? Колючее молчание Ипполита в течение всех последующих недель – у всякого другого оно было бы проявлением грусти – серьезно беспокоило Сару. Да и молчание, которое упорно хранил, в подражание старшему брату, Миртиль, было тоже весьма загадочным.

– Что с ними такое? – допытывалась Сара у Гермины.

Впрочем, время брало свое: баланс 1873 года рассеял остатки этой загадочной мрачности.

Что это было? Тщеславие? Щедрость?

Вандевр не мог решить столь сложной задачи. Да понимали ли сами эльзасцы – эти люди, «которым пальца в рот не клади», – что происходит? Их этот вопрос не занимал. Ничего не зная о ходивших по городу слухах, Зимлеры жили внешне по-прежнему и рвались с неудержимой силон к своему будущему, – они верили, что предвидеть и знать в их власти.

Дамы Лефомбер нанесли визит госпоже Зимлер. Церемония была обставлена со всею пышностью. Но свидание, начавшееся несколько натянуто, к концу превратилось в пытку для обеих сторон по причине высокомерных манер дам Лефомбер и леденящей натянутости Сары. Может быть, это отчасти объяснялось молчаливой застенчивостью Гермины и духотой тесной залы.

После этого посещения Сара и ее невестка решили, что приличие требует нанести визит мадемуазель Лепленье и отблагодарить ее за присланного котенка.

Впрочем, поспешим оговориться: мысль эта родилась у них не сразу.

Посвятив два воскресенья залечиванию ожогов и игре на флейте в обществе Гектора и еще одно воскресенье целиком отдав Коре, Жозеф пришел вдруг в такое смятение чувств, что отправился за город, прихватив с собой своего дружка Жюстена.

Декабрьский морозец, сгладивший последние следы осенней распутицы, бодрил пешеходов. И хотя оба шли без определенной цели, они очутились на Нантском шоссе.

Калитка усадьбы Планти была открыта. В парке – ни Души. Жюстен умильно посматривал на дядю. Но его хитрость не удалась: Жозеф даже не оглянулся.

У Бюшельри путники решили свернуть на проселочную дорогу. Метров через триста они очутились в лесу, еще свежем и зеленом, хотя деревья стояли почти голые.

– Надо будет побывать здесь летом, – сказал Жозеф.

Жюстен не ответил. Он мечтал, как они придут сюда на рождество. Дядя с племянником шагали по хрустящему покрову мертвых листьев. Из травы выглядывали и тут же прятались запоздавшие фиалки неестественной величины. Пятна света, падавшие сквозь голые ветви, ложились на неувядший еще дрок, и шапки его золотистых цветов сверкали под бледным зимним солнцем.

Вокруг плавал приятный запах свежеиспеченного хлеба. Внезапно лес стал совсем другим. Деревья расступились, давая место капризной, раскидистой сосне. Кругом росла нежная зеленая травка, как на старинных, выполненных искусной рукою мастера миниатюрах. В молчание низко нависших ветвей врывался полет дроздов. Какие-то маленькие птички стайками перепархивали с места на место.

Под ногами хрустели уже не мертвые листья, а тонкая пленка льда, сковавшая палую хвою. От земли вставал крепкий знакомый аромат. Он изливался с верхушек сосен и, казалось, пропитывал собой даже лучи солнца, подобно тому как цветущий дрок окрашивал их в золото.

Жюстен вдруг вскрикнул. Под деревом, обвитым плющом, краснела кровавым пятнышком пощаженная заморозками земляника. Никогда еще мальчик не чувствовал себя так далеко от людей.

Но вот просветы между стволами стали чаще, показалась лужайка. Деревья со всего разбега остановились у края песчаной площадки, обнесенной изгородью из жимолости и терновника. Там работал какой-то человек в бархатной, мышиного цвета куртке.

Дорога вела все дальше. Выйдя из лесной чащи, огромные сосны двумя рядами построились вдоль дороги. Упорные западные ветры скрутили и изогнули их высокие стволы, отливавшие необычной краснотой, как будто свет пробивался из самой сердцевины дерева.

Описав широкий полукруг, окаймленная соснами дорога упиралась в коричневый забор. Жюстен дотронулся до задвижки, и калитка, как будто только и ждавшая этого прикосновения, распахнулась.

Очаровательная лужайка, постепенно расширяясь, мягко шла под откос среди лавровишен, корсиканских и приморских сосен. Утренний свет висел над лужайкой, почти не прикасаясь к ней, – так опускается стриж на ветку орешника, и та не гнется под его легким тельцем. Чудесной тайной дышали эта трава, этот кустарник, сама эта тишина.

В конце лужайки стоял домик с закрытыми ставнями. Вокруг него росли розовые кусты, укутанные от зимних морозов соломенными матами. Замшелое крыльцо вело в нижний этаж.

За домом мягкий склон лужайки терялся в темной чаще кустарника. Над зарослями чернели верхушки тополей, а за ними угадывались просторы заливных лугов и прохлада свежих вод. Сквозь камыши – к небольшой плотине – журча пробивался ручеек. Прямо напротив отвесно подымался меловой утес, одетый, как в латы, вереском и зелеными кустами. Против солнца он казался черным.

Загрохотали колеса. К Вандевру медленно подымался поезд. Пыхтение паровоза слышалось совсем рядом, так что Жюстен даже привстал на цыпочки, чтобы разглядеть за деревьями струю дыма. Но пронзительный свисток сразу отмерил истинное расстояние. Шум внезапно затих – поезд вошел в туннель.

Никогда в жизни Жозеф не испытывал такого счастья, как в эту минуту. Он не выполнит своего предназначения, если не сумеет сочетать полноту труда с полнотой отдыха. Он понял, что земля так же необходима ему, как вода, воздух и шерсть. Понял, что его жизнь могла бы стать созданием его собственных рук и что доныне она была слепым детищем среды и обстоятельств.

Он вспомнил дядю Блюма, вспомнил Кору и постарался понять, какое место в его жизни занимает эта связь. Вспомнил Гермину и покраснел от досады, что мысль о ней пришла сразу же после мысли о Коре. Он увидел огромные поляны усадьбы Планти; безвольное, но такое знакомое лицо Гектора Лефомбера, и лицо своего отца, застывшее в упорной жажде дела и накопления; услышал рубленую речь брата, барственную гнусавость господина Лепленье… и тогда над всем всплыл образ Элен.

Снисходительный, слегка насмешливый, сдержанный голос произнес: «Только здесь я могу жить, или лучше мне не жить совсем», – и Жозеф отметил как нечто само собой разумеющееся, что этот голос выражал его собственные чувства.

Радость звереныша овладела Жюстеном. Он бегал, что-то рыл, что-то выкапывал, куда-то залезал, откуда-то спрыгивал, выбирался с раскрасневшимся лицом из чащи кустарников, лаял по-собачьи, стараясь спугнуть дроздов, чьи желтые клювы прочерчивали полумрак сосен. В волосах у него запутались травинки, колени были перепачканы грязью.

Жозеф огляделся. Здесь было все, что необходимо для счастья. Что нужно еще, кроме этого щедрого довольства, где сама радость бьет через край?

Здесь не было торжественной красивости имения Планти. Здесь все было ему по плечу, все по его мерке. Еще несколько усилий, и эта усадьба вполне подошла бы его привычкам буржуа, которого роскошь пугает не меньше бедности.

Но вот Жюстен отыскал низенькую изгородь, которая граничила с песчаной площадкой. Человек в бархатной куртке копался в земле, изредка похлопывая себя руками, чтобы согреться.

Жозеф подошел тоже. На них дружески взглянули участливые, приветливые глаза. Человек был уже сильно в летах, на щеках его играл тусклый старческий румянец. Он заговорил с ними сразу же, точно со своими. Подобно тому, как Жозеф не сомневался в том, что он с детства, всю свою жизнь знал эти сосны, эту траву, этот домик, это зимнее утро, – так и старик, казалось, ни на минуту не колебался признать в этих путниках своих давних знакомцев.

– Славный денек. Пришли осмотреть?

– Да нет, мы просто гуляли. Мы здесь вообще в первый раз.

– Недурное местечко. Как по-вашему?

– Прекрасное, – поспешил ответить Жозеф, восхищенный этой неожиданной поддержкой со стороны.

– Вот землица только подкачала.

– А что, разве земля плохая?

– По правде сказать, сплошной песок. Но под овощи сойдет.

– Эти поля ваши?

– Нет, какое там. Я фермер. Арендатор.

Он бросил на Жозефа проницательный взгляд.

– Значит, пришли смотреть, а?

– Да нет. А что смотреть-то?

– Так, значит, не хотите смотреть? – продолжал старик, как-то чересчур весело взглянув на Жозефа.

– Разве дом продается? – спросил тот, и сердце его замерло.

– Продается. А вот если вы купите, тогда не будет продаваться.

– Да, – серьезно переспросил Жозеф. – А сколько же за него просят?

Старик не мог притушить лукавого блеска своих сереньких глазок.

– Побольше, чем имеется у меня, и, уж конечно, поменьше, чем есть у вас.

Жозеф расхохотался:

– Ну, знаете, не ручайтесь. Это еще как сказать. Нет, серьезно, сколько просят?

– Бенэм, нотариус, лучше моего вам объяснит. Участок-то. видите какой. Не желаете ли осмотреть дом? – обратился старик к Жюстену, как к более благоразумному из двух своих собеседников. Ясно было, что он разговаривает с ними не столько для пользы дела, сколько для собственного развлечения.