Тибетский лабиринт - Крыжановский Жемер

- Предмет в обмен на женщину - таков, помнится, был уговор!

Герман без сожалений расстается с рюкзаком, но добраться до Евы не суждено - путь снова преграждают: гауптшарфюрер Сигрид Унгефух направил на Германа пистолет и тоненько хихикнул.

- Кажется, вы выпустили все пули, профессор? Заметьте, лавина так и не сошла, хотя все заходило ходуном. Дуракам везет.

- С дороги! - мрачно потребовал Крыжановский.

- Увы, ваша дорога кончается здесь. На этот счет мне даны совершенно определенные инструкции.

Удар был подлым! Уклониться не вышло - кулак Унгефуха впечатался ровно под ребра - профессор согнулся пополам и ничего не смог поделать, когда небо и земля, обнявшись, завертелись вокруг. Скатившись на дно пропасти, он упал в глубокий снег. Здесь тоже лежали убитые, в одном из них Герман тотчас признал своего калькуттского знакомца - мистера Голда, чьи широко распахнутые глаза смотрели издевательски приветливо.

Герман поднял голову и увидел на краю обрыва Унгефуха, который целился в него из пистолета.

- Что вы делаете! Вспомните, ведь я спас вам жизнь, когда отбросил гранату?! - крикнул профессор.

- Вы как-то позволили себе сомневаться, в моей нордической выдержке? Так вот, истинному арийцу чувство благодарности чуждо так же, как и гнев, - со смехом ответил эсесовец, продолжая целиться.

Рефлекторно Герман прикрылся телом Голда. Унгефуха это рассмешило еще больше, он направил ствол вверх и принялся палить в воздух. Горы ответили грозным эхом. Выпустив всю обойму, Унгефух крикнул:

- Быстрее, обрштурмфюрер, сейчас здесь будет лавина. Берите женщину, а русского, после того как станет не нужен, доктор Гильшер приказал устранить.

- Знаю! - едва слышно донесся сквозь приближающийся гул ответ Шеффера.

Лавина, накрывшая Германа, показалась ему точь-в-точь такого же цвета, как верный Сахарок, спасший милую Еву от рыжей суки.

ЧАСТЬ 3

Память крови«Существуют два основных полюса - Крист и Локи, представленные Белым и Черным Солнцем. Но они не вечные антагонисты, ибо как меняются положением эти светила, так и Крист нисходит в Темный мир, а Локи освобождается и восходит к Свету, становясь Кристом. Крист же становится Черным Солнцем, принимая искушения материального мира и искупляя их. Сии противоположные начала уравновешивает Бафомет».Догматы Ирминизма.

Глава 1

Явление Белокурой Бестии

24 июня 1939 года.

Тибет.

Как же замечательно, когда не нужно дышать! Уходит боль, уходит страх! Дух, более не скованный никчемной плотью, взмывает ввысь, прямо к свету! И парит в небесах, земным стихиям неподвластный. Внизу проплывают Гималаи - ослепительно белые, искрящиеся хребты и пики, но тут нечего задерживаться, надо лететь дальше - туда, где брошенная московская мансарда, где покрытые пылью корешки книг, и еще дальше - где среди питерских улочек прошло детство. Вот она, маленькая квартирка приходского священника: теперь там проживают сразу две семьи - множество совершенно незнакомых людей. И как только втиснулись? А вон и церквушка отцова прихода - теперь на ней ни крестов, ни колоколов, зато есть вывеска, на которой большими буквами написано: «СТОЛОВАЯ» и буквами поменьше: «Кировский райпотребсоюз».

Да, мало осталось от прошлого, невероятно мало: какие-то обрывки фраз и трогательных воспоминаний… Поди ж ты, первая детская мысль о боге в памяти всплыла! Откуда она пришла, эта пустяковина, ведь ни разу в жизни не вспоминалась?! Сколько ему было тогда? Года четыре, не больше. Однажды мать не дала отчего-то шоколадного зайца. Нельзя, говорит, боженька не велит кушать шоколад во время поста. Вот он и подумал: что же это за боженька такой несправедливый, если ребенку не дает есть зайца, зато взрослым вино пить - всегда пожалуйста, да сколько душа пожелает?! Когда он с обидой в голосе спросил об этом, как же они все смеялись над его первым в жизни размышлением на духовные темы! Но еще больше смеялись в другой раз, когда он, сидя на горшке, предался уже не возвышенным, а плотским размышлениям и глубокомысленно изрек: мама, почему, когда я начинаю думать о красивых девочках, моя писька делается такая большая-пребольшая, что в горшке не помещается?» Взрослые в это время играли в лото. Услыхав же вопрос…, в общем, игра в тот вечер больше не возобновлялась - говорили только о нем и о его словах.

Два совершенно позабытых воспоминания, но именно с них начиналась осмысленная жизнь ученого и разведчика Германа Ивановича Крыжановского. Ими же и заканчивалась. Почему так? Да потому, что в тридцатипятилетнем промежутке так и не нашлось исчерпывающих ответов на те два детских вопроса - ни с богом не пришел в согласие, ни с противоположным полом. А ведь уже начало приходить понимание духовных истин, да и любовь только-только проснулась… Поздно, истина с любовью так и остались несбыточными мечтами, ничего не осталось в этом мире. Ничего! А раз так, то и жалеть не о чем - это ведь так замечательно, когда можно не дышать…

Но прежде, чем лопается струна, связующая с навек покидаемым миром, чья-то сердитая и непреклонная воля останавливает рвущуюся вверх мятежную душу:

- Куда собрался, вредитель?! Столько бед натворил, и теперь наутек?! Да уж, мельчает человеческая порода! С каждым поколением кровь в жилах все жиже и жиже делается! Максимушку ядром в грудь приложило - и ничего, выдюжил, а этого снежком припорошило, и он уже сдается. А ну, дыши, гад! Дыши, кому говорю!!!

Голос в голове жжет адским огнем. Жжет так, что плавится лед, сковавший члены. И нет сил ослушаться - приходится повиноваться… Он делает вдох, и легкие натыкаются на острые концы изломанных ребер, придавленных сверху холодной снежной махиной. Но голос жжет сильнее боли и принуждает сделать еще один вдох, а потом еще один, и еще… Что там говорил осмеянный официальной наукой старик Вилигут? Жизнь зародилась в противоборстве льда и огня? Так это и есть истина: вот же он, всепожирающий огонь, горит внутри, а снаружи царит вечный холод. Откуда-то издалека пришло странное, чужое воспоминание: в пещере - сложенный из камней очаг, в нем еле теплится искра пламени, вокруг жмутся друг к дружке испуганные человеческие существа, а к стенам пещеры вплотную подступает километровая толща глетчера.

Но снаружи - не только лед, там есть кто-то живой. Его тяжелое дыхание слышится все ближе и ближе, из пасти исходит лютый смрад, с зубов капает слюна…, и вдруг теплый влажный язык облизывает Герману все лицо. При этом существо радостно скулит и повизгивает.

Издалека доносится голос, но не тот жгучий и властный, как тот, что прежде звучал в голове, а самый мелодичный на свете, тот, что принадлежит прекраснейшей из женщин по имени Ева:

- Что там такое, Сахарок? Неужели нашел? Действительно нашел! Молодец, мальчик, какой же ты молодец! Все сюда, он здесь! Заклинаю, скорее!

Страшная тяжесть спадает с груди, тьма и холод отступают и в лицо, что есть мочи, бьет ослепительный солнечный луч. Герман чувствует, как его тянут за шиворот вверх. Он хочет крикнуть во все горло, как кричит младенец, покидая утробу матери, но не может этого сделать. Даже глаза открыть не в силах. Все, на что способен - это только дышать, потому что так приказал голос.

Кто- то навис сверху, заслонив солнце…, нет, это не Сахарок -запах совершенно другой, очень приятный, но почему тогда слюна капает как у Сахарка? Ах, это не слюна - слезы. Как же хочется открыть глаза и узнать - чьи они, эти слезы, но ничего не выходит. Даже как-то странно: вывеску «СТОЛОВАЯ», которая за тысячи километров отсюда, разглядеть сумел, а то, что рядом, у самого носа - никак. Может, это Ева над ним плачет? Хорошо, если так…

…Пришел в себя он много позже и в другом месте. Первой мыслью было: «Жив!» Все случившееся помнилось до мельчайших подробностей, только понималось оно теперь иначе, чем когда лежал под снежной лавиной. Там он умирал, причем умирал в абсолютном соответствии с тибетской традицией - пребывая в полном сознании. Сейчас бы уже блуждал по какому-нибудь из уровней посмертного бардо, если бы не позвал назад голос.

Герман открыл глаза и обнаружил, что лежит на низкой лежанке в комнате, типичной для жилища тибетцев: в оконных рамах вместо стекол - полупрозрачная бумага, вдоль стен - лавки, на стенах - ковры, в углу - каменная печь. У изголовья, поджав под себя ноги, сидела Ева. Девушка не плакала - наоборот, поймав его взгляд, даже улыбнулась. Мягкая прохладная ладонь легла на лоб профессора.

- Ну, вот ты ко мне и вернулся! - сказала Ева.

- И долго отсутствовал? - хрипло спросил Герман.

- Со вчерашнего дня.

- Думал, прошло больше времени. Странно, почему нет боли?

- Это все местная тибетская медицина - не поверишь, чем тебя пользовали! Мазь на основе желчи и жира Йети - меня уверили, что от нее переломы срастаются прямо на глазах. Лежи, лежи, я фигурально выразилась!