Мемуары сорокалетнего - Сергей Есин

Но как точно Светлана ни рассчитала, как тщательно ни составила график, сидя по вечерам над атласом шоссейных дорог, все, казалось бы, предусмотрела, бензину припасла почти на всю дорогу, но…

Но перед самым Сочи остановил их вежливый лейтенант ГАИ. Аккуратно приложил к фуражечке руку, поздоровался, поздравил с прибытием, но поинтересовался, где они будут отдыхать. В Сочи? А нет желания — в Новолазаревской, в Лоо, в Сухуми? Нет? Только Сочи. Молодые люди желают пользоваться не только морем и солнцем, но и культурным изобилием, которым снабжает прекрасный город у моря Росконцерт? Прекрасно! А сколько времени они собираются пробыть у моря под пальмами? Двадцать четыре дня — весь отпуск. Вот и расчудесно! Главное — стабильность. Отдых — это в первую очередь море и солнце, а не угар дороги. А поэтому — ах, как мил, как белозуб и вежлив был лейтенант ГАИ! — а поэтому, не портя внешнего вида их прекрасного автомобиля, он с внутренней стороны переднего стекла налепит им маленький талончик, где стоит сегодняшнее число. За сутки молодые люди, которые выразили такое похвальное стремление к стабильности, должны устроиться, припарковать машину — и никаких передвижений все двадцать четыре дня. Воздух над всесоюзной здравницей должен пахнуть лишь свежим запахом моря и розами! Решение Сочинского горсовета. В противном случае у симпатичных молодых людей немедленно будут сняты номера. Лейтенант желает симпатичным молодым людям счастливого пути и хорошего отдыха. «Какой здесь отдых?» — Света, как пушистая пума, выскочила перед лейтенантом.

Но лейтенант, хотя он оценил и роскошный прогиб спины у пумы из Нечерноземья, и высоту ее бурно вздымающейся груди, оценил и деликатное предложение расплатиться в звонкой советской валюте за некоторое пособничество в проведении отпуска, тем более деликатное, что пятьдесят рублей одной хрустящей лакомой бумажкой Светлана уложила в свои водительские права и улыбалась при этом почти интимно, лейтенант даже согласился, что ребенку действительно надо бы, во имя целостности картины, именно из окошка «Жигулей» показать побережье и что, конечно, машина делает жизнь пряной и радостной, но Сочинский горисполком очень строг, и хотя пума так обворожительно пушиста, так элегантна, синеглаза и мила, он, лейтенант, к сожалению, ничем помочь не может и просит освободить дорогу, потому что точно такую же беседу ему сейчас придется вести с пассажирами следующей машины.

…Если что сразу не заладится, то и потом пойдет комом. Весь вечер они мотались по Сочи, но то, что казалось им легким у себя в городе, здесь оказалось невыполнимым. Везде не было мест, и везде тем не менее жили люди. В «Жемчужине» — немцы из ФРГ и шведы, в «Приморской»— артисты цирка и какие-то эстрадники, в «Москве»— участники конгресса дендрологов. И каждый раз Светлана или Лешечка долго стояли, маясь, у окошечка администратора, просили войти в их положение, были готовы подождать, намекали на свою исключительную благодарность. Но что-то не срабатывало.

Каждый раз после стояния у барьера, после всех угодливых, подобострастных улыбок они понимали, что надежды, хотя бы на сегодня — никакой. И они ехали в следующую гостиницу. Им попадались разные администраторы: добрые русские женщины, надменные прямоспинные молодайки, армяне с миндалевидными глазами, равнодушные набриолиненные молодцы в джинсовых рубашках. И все говорили: «Мест нет», «Возможно, завтра», «Забронировано», «В ближайшую неделю не предвидится». А вокруг все время входили и выходили какие-то люди. Вестибюли гостиниц ни на минуту не оставались пустыми. Кто-то выезжал, кто-то входил с чемоданами, назывались фамилии, искались листочки с бронями, и вновь приезжие немедленно поднимались на этажи. Ведь живут же как-то люди, устраиваются!

По бульварам и проспектам, по которым медленно проезжали запыленные «Жигули» Лешечки, плотной массой двигалась толпа веселых и несуетливых людей. Горели лампочки. У гостиницы «Москва» работал музыкальный фонтан, а на открытой веранде второго этажа ели мороженое. А они со своими «Жигулями», со своими аккредитивами, с двумя чемоданами тряпок, с желанием провести отпуск «как люди» оказались никому не нужными на этом празднике жизни.

Около двенадцати ночи Лешечке со Светланой повезло. На круглосуточно работающей бирже они сняли однокомнатную квартиру. Квартира была далеко от центра, но зато, как сказала хозяйка, ночью там прохладно, потому что близко горы и лес. Было еще неудобство: квартира сдавалась сразу на четыре недели. «Ну, ничего, — думал Лешечка, — если что-нибудь подыщем получше, съедем, и все».

И началась их курортная жизнь. С утра пораньше они уезжали на автобусе на пляж, брали лежаки, занимали места под тентом, поближе к морю. Пряж был веселый, все больше студенты, молодожены, горожане и командированные, стремящиеся между делом еще и загореть. Лешечке понравилось море. Он купался, отсыпался, играл в карты со студентами.

Во вторую неделю отдыха навалилась на него хандра. Все показалось пресным и неинтересным, море — грязным, дорога на автобусе до пляжа — пыльной, очередь в столовую — бесконечной. И в это же время определилось у него какое-то расхождение с женой. Несколько раз делали они попытки переехать куда-нибудь в гостиницу ближе к морю, но каждый раз безуспешно. «Вот черт, — думал Лешечка, сидя в холле гостиницы в мягком кресле, пока Светлана вела переговоры, — есть деньги, а не истратишь». Тогда же припомнился ему давний разговор с Геннадием Михайловичем. Лешечке казалось, что где-нибудь в «Приморской» или «Жемчужине» у них по-настоящему наладилась бы жизнь. Утром они бы завтракали в буфете; прямо из гостиницы в купальных халатах — и это было припасено у заботливой Светланы — спускались бы на пляж; в обед, обмывшись под горячей водой в ванной, шли в гостиничный ресторан без очереди, без толкотни, ели бы холодную, со льдом, окрошку; вечером посиживали бы в баре или, уложив Шурика, ходили на концерты, в цирк. А так вечером из их прохладного «вблизи леса» не выберешься, сиди крути ручку телевизора. Попытались они съездить в парк Ривьера на концерт «Машина времени», но билетов не достали. И вообще что-то точило Лешечку, что-то сжимало душу. Злое ощущение, что ему что-то недодали в жизни, все отчетливее прикипало к его сознанию.

«Ну что же, — думал он, лежа на пляже, — так мне всю жизнь и крутить гайки?» И тут же поднималось мутное раздражение против жены: «Она-то всем довольна. Щебечет, возится с сыном, говорит, что счастлива, что свела много знакомств, что лучший отдых — это стабильность. Но она-то весь год видит белый свет: ходит по магазинам, ездит с ребятишками весною в парк и за город. Книжки читает, в курсе всего. Ну, конечно, она при семье, мы же вместе после рождения Шурика постановили, что ей лучше не работать, а заниматься домом, уютом. И она занимается. Сама в гараже погреб вырыла под картошку, и сама же оштукатурила, не чурается работы. Но ведь я, — чуть ли не кричал от острой обиды Лешечка, — весь день, весь день кручу гайки, обманываю людей, каждую минуту жду наряда ОБХСС, сделал из себя гада и жлоба».

Лешечка смотрит на жену. Крепкая, здоровая, ни капли лишнего жира, обняла за плечи Шурика и сидит лыбится со студентами.

Лешечка обводит глазами пляж. В мареве, поднимающемся от гальки, колышутся тени. От моря через удары набегающей волны доносятся радостные крики детей. Ему хочется взглянуть на все весело, непредвзято, хочется радоваться солнцу, морю, тому, что он здесь, за тысячу километров приехал. Он здоров, слава богу, и дети здоровы, какого ему еще рожна надо? Бирюльку, гостинец отняли у мальчика. На концерт не пустили. В автобусе жарко. Радуйся тому, что есть. Жизнь коротка. Разве каждый может не думать, сколько будет стоить обед в ресторане и одно кило винограда или сразу пять купить на рынке? Вон студентики коечки снимают, в сарайчиках спят, на лоджиях, в кухнях. Да это счастье иметь здесь, в Сочи, то, что имеет он. Но перед глазами спокойные, нарядно и легкомысленно одетые люди, спускающиеся по лестницам в кондиционированных вестибюлях, фуникулер, идущий с горы от санатория имени Орджоникидзе прямо на пляж, веселые лица в вагончиках. Перед глазами хлопает тент над полупустым, выдвинутом на сваях в море медицинском пляже санатория имени Мориса Тореза, и снова черные жлобские мысли загораживают Лешеньке рассудок. Он старается не думать, но злая муть не проходит. Он лежит на спине, солнце нещадно жжет живот, ноги, он знает, что обгорит, но не идет в воду.

«Хохочет, заливается. Конечно, ребята молодые, здоровые, а у него хоть плечи и грудь мускулистые, налитые, но живот дряблый, с жирком, ноги жидковаты. Ему некогда делать по утрам гимнастику, бегать по субботам и воскресеньям трусцой. Ему бы только за эти два дня отоспаться. Она довольна жизнью — что хотела, то и получила. Но ведь и за меня распорядилась. Ей что, помешал мой техникум? Она что, меня туда устраивала? Я еще до женитьбы в него поступил. А когда Шурик родился, она меня, видите ли, пожалела, проявила заботу».