Ваш непонятный ребенок - Екатерина Мурашова

— А ты, Алиса?

— Я боюсь людей. Я всего стесняюсь. Я хочу, чтобы этого не было, — выпалила девочка. Подруга взглянула на нее с комическим удивлением:

— Ты стесняешься, Алиска? Ты?!

— Расскажи об этом, если можешь, Алиса, — попросила я.

Полуприкрыв огромные глаза, торопясь, словно опасаясь, что ее прервут, Алиса рассказала, что она всегда боялась людей, боялась какой-то опасности, которая, как ей казалось, от них исходила. Ничего такого страшного с ней никогда не случалось, если не считать того, что, когда Алисе исполнилось пять лет, горячо любимый отец бросил ее и мать и ушел к другой женщине. Алиса долго не могла с этим смириться, плакала по ночам, чтобы не видела мама. Теперь она понимает, что это глупо, но тогда ей казалось, что если бы она вела себя как-нибудь по другому, то отец не ушел бы из семьи и навсегда остался с ними. С тех пор она все время боялась сделать что-нибудь не так и вызвать какое-нибудь непредсказуемое, но ужасное последствие. В школе она боялась отвечать, даже если наверняка знала ответ. В письменных работах делала много ошибок, потому что подолгу думала над правописанием каждого слова и в конце концов запутывалась в правилах и писала наугад. Большинство девочек в классе были крупнее и сильнее ее, и Алиса очень боялась, что они за что-нибудь на нее разозлятся и побьют ее. Так она боялась годами, пока однажды ей все это не надоело. Алиса всегда была самолюбивой и даже тщеславной девочкой. Ее внешние данные были почти безукоризненными. И она решила, что всего бояться — это не лучшая защита, а лучшая защита — это нападение. Алиса начала нападать. И с удивлением обнаружила, что нападающих боятся и даже уважают. Никакого удовольствия от своего вновь приобретенного имиджа девочка не испытывала. Она научилась хамить и отвечать оскорблением на оскорбление, но по-прежнему стеснялась первой обратиться к незнакомому человеку, стеснялась попросить о чем-то, по-прежнему испытывала неудобство, отвечая у доски. И она по-прежнему мечтала от всего этого избавиться.

Новый способ защиты, который избрала для себя Алиса, естественно, не принес ей ощущения безопасности. Низкая самооценка Алисы, вероятно, коренилась в ее раннем детстве, в уходе отца (за который она винила себя), в ощущении своей физической хрупкости и слабости в сравнении с большинством сверстников. И эта низкая самооценка никуда не делась, хотя сейчас Алиса прекрасно понимала, что в уходе отца виноваты его конфликты с матерью, а ее внешность и физические данные теперь, в пору почти наступившей юности, — не проигрышная, а выигрышная карта. В ощущении же ничего не менялось. И, хотя Алиса старалась компенсировать свою проблему показным хамством, «крутизной», наплевательским отношением ко всему, проблема, естественно, оставалась с ней.

Иногда человек тянет проблему стеснительности из детства во взрослую жизнь практически без изменения, смиряясь с ней и даже не пытаясь (пусть неудачно — как Алиса) с ней справиться. И тогда появляются взрослые мужчины и женщины — «тюхти», «мямли» и «рохли», которых «каждый может обидеть», которым «каждый может в рожу плюнуть», которые «совершенно не умеют настоять на своем», «постоять за себя» и т. д., и т. п.

Главная проблема таких людей состоит не в том, что у них не хватает сил или способностей. Способностей у них зачастую с избытком, и хватает не только на собственное существование, но еще и на кандидатскую, а то и докторскую диссертацию начальника. Силы и даже решительность тут тоже ни при чем, так как иногда в критических, угрожающих обстоятельствах именно «рохля» ведет себя хладнокровно и решительно, направляя и организуя действия других. Дело в том, что в обычной жизни человек с низкой самооценкой (чаще подсознательно, но иногда и сознательно) уверен в том, что он и не заслуживает больше того, что реально имеет. Его обошли по службе? «Кинули» ловкие мошенники? Обманул лучший друг? Ну конечно, все так и должно было случиться — ведь со мной всегда происходят такие вещи, так уж я устроен. Снаружи, для других, «рохля» и «тюхтя» может огорчаться и даже негодовать, но про себя уверен, что в мире все устроено справедливо и он получил именно то, что ему положено по статусу, в соответствии с его самооценкой.

Возьмем для примера самый тяжелый случай. Ребенок имеет действительный, несомненный и не поддающийся коррекции физический недостаток.

Когда я училась в школе, в нашем классе был мальчик по имени Юрик. Теперь я догадываюсь, что Юрик страдал последствиями детского церебрального паралича — тяжелого, практически неизлечимого заболевания, развивающегося в раннем детстве на основе различных внутриутробных нарушений и родовых травм. Но в детстве мы, разумеется, не знали диагнозов и видели только, что Юрик с трудом ходит и с трудом говорит. Интеллект Юрика был абсолютно сохранен. В то время подобные дети лечились и обучались в специальных местах (только сейчас в нашей стране — вслед за всеми цивилизованными странами — приходят к мысли, что таких детей нужно по возможности растить и обучать вместе с остальными. Это полезно не только для больных, но и для здоровых детей, так как развивает гуманизм и терпимость к инаковости). Можно только догадываться, каких трудов стоило родителям Юрика добиться того, чтобы их ребенка, имеющего такую грубую патологию, определили в нормальную школу. Но Юрик учился вместе с нами и удивительным образом вписывался в наш классный коллектив. Говорят, что дети, особенно маленькие, жестоки и бестактны. Мы и были такими. Но Юрик, соответствующим образом подготовленный родителями, нас такими и принимал.

— Ты дразнись, дразнись, — говорил он мальчишке-сверстнику. — Только портфель мне собери, ладно? А то ты будешь дразниться, я тебе отвечать, потом мы еще подеремся, потом Валентина Михайловна тебя ругать будет, когда ж мы домой-то придем?

И обескураженный рассудительностью Юрика пацан собирал ему разбросанный портфель и помогал пристроить его на спине (ходил Юрик сначала с костылем, а потом с палочкой и самостоятельно надеть ранец не мог).

Собственный способ передвижения Юрик (и все вслед за ним) называл «шкандыбать». В раздевалке весело заявлял пацанам:

— А теперь все будут ждать, пока Юрик наденет сапоги и застегнет куртку. Или, может быть, кто-нибудь поможет несчастному инвалиду? — Всегда кто-нибудь находился.

У Юрика был живой, веселый и общительный характер, что при его дефекте казалось просто-таки невероятным. Заслуга эта целиком и полностью принадлежала семье Юрика. Однажды (это было уже классе в седьмом) я была у Юрика на дне рождения. Меня поразил стиль общения родителей и сына. Он был разительно не похож ни на что, виденное мною раньше. Родители явно не жалели сына, но и не делали вид, что все в порядке. Гости собирались. Юрик вертелся на кухне, предлагал матери свою помощь в приготовлении или оформлении какой-то еды.

— Ой, да отстань ты! — в сердцах кипятилась мать. — Как я могу тебе дать это нести, если у тебя из рук все валится! Вон, пусть Катя отнесет. А ты покажи, куда поставить. Да не лезь вперед, дай ей пройти, ты же еле ползешь!

Мне тогда показалось, что это очень жестоко. В собственный день рождения можно было бы и не напоминать Юрику, как он обделен судьбой, — так я думала тогда. Теперь я думаю иначе. Юрик сам помнил об этом каждую минуту, во время каждого шага. Подчеркнутое «все о’кей» окружающих лишь создавало бы вокруг мальчика атмосферу фальши и взаимной лжи. В его присутствии не говорят о его дефекте — следовательно, и он сам не должен говорить о нем. А сам-то дефект напоминает о себе ежеминутно!

Юрик говорил о своем дефекте так же легко, как и его родители. Когда мы на истории проходили косноязычного оратора Демосфена, Юрик уловил ассоциацию раньше, чем язвительные одноклассники, и завопил:

— Вот, вот! Это про меня! Я тоже так буду! У кого есть морские камешки? Завтра чтобы мне принесли!

То ли он действительно тренировался по методу Демосфена, то ли еще что, но с годами речь Юрика действительно улучшалась, чего, к сожалению, нельзя было сказать о его моторике. Писал и ходил он по-прежнему с трудом. Забавно, что лучшим другом Юрика был самый подвижный пацан в классе. Когда они вместе шли домой, никто не мог смотреть на это без смеха. Юрик медленно «шкандыбал», опираясь на свой костыль, а Вовка (так звали друга) кругами бегал вокруг, слушая протяжные косноязычные разглагольствования друга и время от времени что-то отрывисто отвечая.

В старших классах Юрик неизменно ходил на школьные вечера и участвовал в школьной самодеятельности. Судя по всему, у него был хороший слух. Играть на модной тогда гитаре он, разумеется, не мог, но довольно приятно пел и выступал с номером под названием «художественный свист», имевшим неизменный успех. Доморощенным сценаристам и режиссерам из школьного театра Юрик ставил ультиматум: