Время крови - Андрей Ветер

– Пожалуй, пойду с вами за утками, Борис Алексеевич, – решил Иван. Они сбегали в палатку за ружьями.

– Стрелять-то умеете? – поинтересовался казак, топорща усы.

– Приходилось, – нахмурился Иван, – не такой уж я неумёха, как вам всем тут кажется.

– А я что? Я молчу… Теперь давайте осторожненько, пригнувшись…

Они прошли угольные ямы и остановились. До слуха доносился ровный шум воды и многоголосое покрякивание.

– Блаженствуют утяти. – Казак улыбнулся и поскрёб ногтями заросший подбородок.

Они ступали как можно тише, тщательно избегая валявшихся повсюду сучьев.

– Кто-то вперёд нас пришёл. – Белоусов указал ружьём на отчётливые следы человеческих ног. – Вон чьи-то, а вот ещё. Первые поаккуратнее будут, осторожному кому-то принадлежат… Давай-ка, барин, теперь ползком.

Кусты, скрывавшие речушку, стали редеть. Иван Селевёрстов готов был заползти на валун, чтобы взглянуть на совсем уже близких уток, как Белоусов остановил его, властно вцепившись в загривок.

– Погодьте, барин.

– Что еще? – недовольным шёпотом откликнулся Иван.

– Погодьте. Слышу что-то неладное. – Казак настороженно вытянул шею. Его лицо приняло какое-то животное выражение, напряглось, ощетинилось. – Где ж это?

– Да что такое? – не мог понять Иван.

Тут до него донеслись звуки, явно не имевшие отношения к утиной охоте.

– Тужится кто-то? – спросил Иван, пытаясь разобрать природу звуков. – Будто плохо кому-то.

– Ага, – кивнул Белоусов и привстал. Пригнувшись, он обежал валун и остановился.

– Ах ты, червь болотный! – закричал он во весь голос и ринулся на кого-то, вскинув, как дубину, ружьё над головой.

Иван, позабыв об утках, поспешил к казаку. То, что явилось его глазам, заставило его сердце сжаться от ужаса и негодования. С обратной стороны валуна, ближе к воде лежала на спине Тунгуска Алёна, на неё навалилась огромная мужская фигура в длинном грязном тулупе с несколькими дырками на спине. Плотно заткнув широкой ладонью рот Алёны, мужик пытался второй рукой забраться внутрь её многослойной меховой одежды. Девушка сопротивлялась изо всех сил, но справиться с великаном ей не удавалось. Белоусов размашисто стукнул насильника ружьём по хребту, и тот грязно выругался. Выпустив Тунгуску, он резко обернулся и на его раскрасневшемся лице сверкнули безумные глаза.

– Ефим! – воскликнул казак.

– Уйди, Лексеич! – зарычал здоровяк. – Уйди, не то удавлю! Оставь!

Иван весь сжался. В памяти возникла сцена, виденная им на пристани Олёкминска. Он вспомнил бешеный блеск в глазах пьяного Ефима, вспомнил могучий бросок топора в Александра Галкина. Ефим был диким существом, свирепым, страшным.

– Уйди, Лексеич, зашибу! – поднялся на ноги Ефим, набычив растрёпанную голову и потрясая заплёванной бородой.

– Стой! – рявкнул незнакомым голосом Белоусов и поднял ружьё.

Ефим разинул рот, показав зиявшие пустоты на месте выбитых когда-то передних зубов, и прыгнул вперёд. Он ринулся прямо на направленные в его грудь стволы. Ивану почудилось на мгновение, что мощная фигура Ефима затмила собой всё вокруг, будто чёрная сила брызнула из неё, как чернила, и в одно мгновение замазала весь окружающий белоснежный пейзаж. Но Белоусову ничего такого не почудилось. Он привык видеть мир таким, какой он есть. Едва свирепый мужик рванулся в его сторону, казак спустил оба крючка. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Ефим дёрнулся, вцепился руками в грудь, разрывая свой тулуп.

– Ох, ох…

– Чёрт, – сплюнул Белоусов, глядя на согнувшегося великана.

Ефим присел на корточки, дико растирая грудь, и завыл. Вдруг он напружинился, поджался по-тигриному и вновь прыгнул на Белоусова. Тот, правда, успел предварительно отступить и встретил рассвирепевшего Ефима мощнейшим ударом приклада в голову. Раздался громкий хруст. Могучая фигура нападавшего развернулась, взмахнув сразу обмякшими ручищами, и шумно упала в снег, подмяв затрещавшие ветви кустарника. Свалившись, Ефим захрипел, начал кашлять, потом мелко задёргал руками и громко застонал. В следующую секунду его стон сделался похожим на тонкий свист ветра, Ефим дважды икнул, подавился воздухом и затих.

Тунгуска продолжала лежать на спине, прижав ноги к животу, и смотрела на всё происходившее сквозь щёлочки испуганных глаз. Белоусов поставил ружьё прикладом в снег, легонько постучал им, словно хотел очистить его от грязи и крови, и тяжело вздохнул.

– Не следовало брать его на пароход, – тихо проговорил он. – Я предупреждал Александра Афанасьевича, что Ефим рано или поздно сорвётся с цепи. Это произошло раньше, чем я ожидал. Есть такие собаки, которые никогда не становятся ручными.

– Он ведь уже в Олёкминске с топором на Сашу бросился. Я сам видел. Почему не оставили его на берегу?

– То было пьяное дело. Здесь же никто не пьёт. Александр Афанасьевич очень уважал руки Ефима, больно хорошо плотничал этот мужик. Да и не всегда он бешеным был. Он при Галкиных лет, почитай, пять трудился. Не только плотничал, но и лисиц промышлять ходил, волков тоже, одним словом, любил пострелять. Как-то раз на Александра Афанасьевича изголодавшаяся стая напала, и ему бы нипочём не выбраться, если бы Ефим рядом не оказался. Он бросился в самую гущу и прикладом стал отбиваться от стаи. Ружья-то перезаряжать некогда было. Искусан Ефим был страшно, но ни гугу. Сам дрался, как зверь. Волчице одной голыми руками горло разорвал. Я когда подоспел к ним, увидел штук десять волков в кровавом снегу, и лишь три из них были застрелены. Да, Ефим уже тогда был горяч, но на своих никогда рук не поднимал. А потом, с год примерно тому, он вдруг запил. То есть не вдруг, конечно, он и раньше уважал это дело, но тут как лопнуло что-то в нём, кровь в голову ударила. Временами его узнать нельзя было. Всё время пил и пил, а напившись, на всех пёр с кулаками. Без крови не обходилось. Протрезвевши, не помнил он ничего. Злобным стал, хмурым, опасным. Но Александр Афанасьевич гнать его не хотел, жалел по старой памяти. Да и работу Ефим продолжал выполнять справно. Впрочем, Ефима хозяин предупредил, что драк его не потерпит.

Сказал, что два предупреждения сделает ему, а на третий раз просто застрелит. На пристани в Олёкминске был второй раз. Так что, барин, вы не серчайте. Ефим знал, на что шёл… Ну, ладно. – Казак нагнулся над Алёной. – Ты как, девка? Перепугалась небось?

– Да. – Она кивнула, моргнув раскосыми глазами.

– Ты за утками пришла сюда?

– Да. А он свалил, задушил.

– Ещё не удушил. Вот когда бы он снасильничал до конца, тогда, думаю, удушил бы, – цокнул языком Белоусов. – Шубы тебя твои спасли, зарылась ты в них, как в капустных листах. Ну, теперь уж в прошлом всё.