В водовороте века. Мемуары. Том 3 - Ким Сен

Тун Шаньхао, этот типичный местный бандит, будучи невеждой в политике, злым и капризным типом, был легко подкуплен японскими интриганами. Он хорошо знал намерения Ли Гвана и по сценарию, составленному японскими империалистами, бросил ему наживку — предложил провести в горах Лаохэйшань переговоры по вопросу о совместной операции. Ли Гван «клюнул» на эту приманку. Это было его ошибкой. Он не знал, что Тун Шаньхао стал псом японских империалистов. Ничего не подозревая, он отправился в намеченное место вместе с 10 бойцами отряда особого назначения, в том числе и Ван Чэнфу — секретарем фронтового командования АСО. Парторганизация к тому времени предупредила его от опасности установления контактов с таким коварным и жестоким атаманом бандитов, как Тун Шаньхао. Она советовала одуматься, но Ли Гван не изменил своего первоначального решения. Он говорил: «Невозможно продвигать дальше революцию, если не осуществится линия на создание антиимпериалистического совместного фронта. Разве можно чего-либо достигнуть, если мы не пойдем на переговоры из-за опасности собственной жизни? Хоть умру, но я пойду».

Тун Шаньхао даже устроил банкет в честь группы Ли Гвана, а потом зверски убил всех членов группы. Остался в живых и вернулся только один. Местные бандиты считали, что убиты все члены группы Ли Гвана, и удрали, оставив его на месте убийства. Тут мы пошли туда и спасли его. К сожалению, он пал позже в бою в лесах между Лоцзыгоу и горой Лаохэйшань. Ли Гвану, когда он погиб, было 28 лет. Его ошибка заключалась в том, что он не проявил должной бдительности. Чтобы создать единый фронт с Тун Шаньхао, следовало вначале попытаться перевоспитать его идейно. Но Ли Гван пытался добиться объединения лишь путем установления дружеских человеческих отношений. В результате он был схвачен в шалаше вблизи горы Лаохэйшань и убит.

Я никак не мог успокоиться, узнав о гибели Ли Гвана. Меня охватила жажда мести. Хотелось идти сейчас же с отрядом к месту расположения банды Тун Шаньхао и расправиться с ней за жизнь друга. Я не мог бы сдержать себя и ринулся бы в кровопролитный бой за отмщение, если бы не убедил меня голос разума, что достижение единого фронта с китайскими антияпонскими отрядами является долгом и заданием, возложенным временем на коммунистов, является линией их генеральной стратегии.

Вся Восточная Маньчжурия осуждала тягчайшее преступление Тун Шаньхао и призывала ответить кровью за кровь. Безрассудные леваки даже выразили недовольство бездействием армии. Они призывали показать классовым врагам, зверски убившим Ли Гвана, где «раки зимуют». Нашлись также люди, которые шумели, что партизанский отряд допускает правый уклон, не нанося удара по бандитам Тун Шаньхао.

Дело коммунистов по созданию антиимпериалистического совместного фронта понесло непоправимый ущерб от гибели Ли Гвана. Мы потеряли ценнейшего товарища, которого нельзя было бы обменять на тысячу врагов. Враги отняли у меня еще одну огромную опору в корейской революции.

Я, стиснув зубы от невыносимой острой боли в сердце, еле сдерживая нахлынувшие слезы, думал и думал. Всего один год, как мы начали антияпонскую войну, но как много соратников у же ушли от нас! Не успеешь как еле дует по дружиться с людьми, как они так поспешно отправляются на тот свет. Неужели существует неотвратимый, проклятый рок?

Крепко сжав кулаки, я безмолвно шагал по берегу реки Сяованцинхэ, гдемыс Ли Гваном обсуждали стратегию великой антияпонской войны, и проклинал безжалостную судьбу, ввергшую меня в пропасть безмерной печали. И тут же решил: «Нельзя допустить, чтобы осталась безнаказанной смерть Ли Гвана. Он на том свете тоже будет радоваться, если успешно осуществится единый фронт с китайскими антияпонскими отрядами, к чему он прилагал столь много энергии и усилий».

Гибель Ли Гвана заставила меня поторопить переговоры с У Ичэном. Она не отвлекла меня от путей к созданию единого фронта, а, наоборот, еще более вплотную приблизила к нему. Теперь я уже не мог отступать ни на шаг от этого замысла.

«Надо идти к У Ичэну! Если добьюсьуспехов на переговорах с ним, можно будет смыть кровную обиду за Ли Гвана». При такой мысли спешил я отправиться среди белого дня поход в Лоцзыгоу. Я зашел в Тайпингоу, чтобы выразить соболезнование семье Ли Гвана. Его вдова Кон Сук Чжа вышла навстречу и преградила мне путь.

— Полководец, нельзя идти туда. Это не место, куда вам можно идти. И мой муж… Полководец, умоляю вас. Было очень странно, что сердечный призыв плачущей женщины поторопил меня отправиться в запланированный поход.

Кон Су к Чжа крепко обняла мальчика, которому не дали бзд больше восьми. Ее плечи вздрагивали от рыданий. Она вытирала слезы тесемкой кофты. Мальчик был сыном Ли Гвана. Его звали Ли Бо Чхон. Он смотрел на меня повлажневшими глазами. Каждый раз, когда я бывал здесь, мальчик, игравший во дворе перед завалинкой, выбегал из-за калитки с криком «Дядя Сон Чжу!». Однажды он, уцепившись за мой рукав, упрашивал делать ему саранчу из травы.

Видя Ли Бо Чхона, вышедшего на дорогу, держа мать за руку, я ощущал боль на сердце оттого, что тогда я не смог удовлетворить его просьбу.

«Как хорошо было бы, — думалось мне, — если бы этот мальчик, как и прежде, уцепившись за мой рукав, снова упрашивал делать ему саранчу из травы. Если у него больше нет такого желания, то пусть он назовет меня дядей Сон Чжу и попросит нести его на плечах, как когда-то в прошлом, когда он был еще несмысленышем. Тогда станет легче у меня на душе».

Однако Бо Чхон молчал и лишь ронял слезинки. Передо мной стоял не озорной, общительный, веселый Ли Бо Чхон, а хмурый, робкий мальчик, который расстался с радужной детской мечтой и преждевременно вс тупил в новый мир мучений. Смерть отца лишила мальчика романтического мира — мечты достать саранчу из травы. Итак Бо Чхон лишился и отца и родной матери в возрасте, когда ему не было еще и 10 лет.

Бо Чхон больше не обратился бы ко мне с той неприхотливой детской просьбой. Только мысль о трагическом событии — смерти отца, безраздельно владела на этот раз этим маленьким существом.

Я с жалостью вглядывался в лицо мальчика: «Прощай, Бо Чхон! Я непременно отомщу за твоего отца, а потом вернусь». Так хотелось мне сказать в тот раз, но вместо этого произнес совершенно другие слова:

— Бо Чхон, сейчас твой дядя очень хочет пить. Не можешь ты дать мне сегодня стаканчик воды вместо твоего отца? Ведь твой отец всегда предлагал мне холодную воду, когда я посещал этот дом.

Вмиг блеснули глаза мальчика, который, казалось, погружен в глубокое раздумье. Он вихрем исчез в доме, а вскоре появился передо мной с латунной миской воды, зачерпнутой из колодца с журавлем. Видимо, это обычное действие совершенно изменило его настроение. Глядя на плескающуюся в латунной миске воду, я невольно вспомнил образ Ли Гвана. На малой поверхности воды всплывало то лицо Ли Гвана, то лицо Бо Чхона, и я с трудом сдерживал нахлынувшие слезы.