12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Она лоснилась, как атлас, и пыхтела, как паровик.

— Очень приятно сделать такое милое знакомство!

Дама протянула Маше худую холодную руку с вздутыми синими жилами.

— А «обже» ваш давно уже томится… просто сгорает нетерпением! Ах, только теперь я вас во всей вашей красоте, милочка, вижу!.. Что это? Прелесть какая вы хорошенькая!.. У нас такой даже еще и не бывало!.. Очень счастлива! Я вас, mademoiselle, давно знаю: по театрам видала, в цирке… Просто заочно влюблена в вас была: такая душка, радость, ангелок!.. И всегда, бывало, думаю: ну что она там у Рюлиной? Лучше бы к нам. И вот, наконец, какова судьба-то? — ну, ждали ли вы того? — привел Бог познакомиться!..

— Ты, Евгения, не трещи, — бесцеремонно оборвала ее Федосья Гавриловна. — Твоих всех слов до будущего года не переслушать. С кем энтот у тебя там?

— Его занимают Эмилия Карловна и Клавдюшка.

— Покличь-ка Эмилию сюда, а сама там покуда побудь-останься.

Дама ушла, не очень довольная, но все же, по привычке, льстиво и восторженно улыбаясь.

— Это я для тебя стараюсь, — сладко сказала Маше Федосья Гавриловна, — хочу познакомить тебя зараньше с экономкою. Потому что — Евгения эта лишь на словах прытка, а вся цена ей медный грош, и в деле она ровно ничего значит. Так только, что паспорт очень хороший и представительность имеет, за то и держим… А то бы — и жалованья жаль… А Эмилия Карловна — солидный огурец: не раз тебе придется водить с ней хлеб-соль. Баба не из злобных, но с норовом и почтение любит. Ну, стало быть, значит, и — не плюй в колодец, пригодится воды напиться.

Вплыла небольшого роста шарообразная немка из типа, про которую русский народ говорит: «Лихорадкой беднягу било, — все кости вытрясло, а восемь пудов мякоти осталось».

— О? Ви?! — с приятностью заулыбалась она.

Федосья Гавриловна познакомила Машу. Узнав, что девушка владеет немецким языком, Эмилия Карловна, сразу к ней расположилась.

— Ты, Эмилия, соблюдай, — внушала Федосья Гавриловна, — чтобы твои оболтусы, Боже сохрани, ее не обидели.

— Aber, meine миляя Теодос Кавриль! пошалюста, путте покойник! Я ошинь карашо виталь, какой Марь-Фан шельфек, и путу ее заграниль, как айне синица в глазе!

— Ты так всем и скажи: ежели грубости, охальство, вопче безобразие, я взыщу хуже, чем за десять княжон…

— Путте покойник! путте покойник! — гостеприимно приглашала усердная немка.

— А затем проминаться мне здесь с вами нечего. Тот-то что делает?

Эмилия Карловна сожалительно подняла брови к верху узенького лба.

— Пил с Клавдюша отин путилька шампань.

— Ишь, скаред! Ну мы с Машей его подкуем. Ты это, Марья Ивановна, памятуй себе паче всего: вина — сама пить хоть и не пей, а спрашивать вели походя… Это у нас — в первый номер. У Рюлиной вашей, сказывают, хороших гостей вином даром поят, хоть облейся, — так зато Адель-ка с них снимает тысячи. А мы женщины скромные, до тысячи и считать не умеем, — ну, а за винцо нам заплати!..

Она вывела Машу в небольшой, очень небогатый и изрядно закопченный залец, в котором на стене красовались картины, изображавшие — одна жертвоприношение Авраама, другая — Вирсавию в купальне: рыночные произведения ученической васильеостровской кисти, вероятно, когда-нибудь застрявшие при квартире за долг. Под аляповатой Вирсавией, на диване, восседала не менее аляповатая девица в китайском пеньюаре и с папиросой в зубах. Навстречу Маше она испустила притворно-радостный визг:

— А вот, Семен Кузьмич, и моя подруга!.. Здравствуй, душка, ангел, небожительница!

Марье Ивановне пришлось наивнейше облобызаться с особою, которую она, хоть присягнуть, — видела впервые в жизни. Евгения Алексеевна сидела тут же. Она изображала снисходительную тетушку, grande dame, а аляповатая особа — ее шаловливую племянницу… Спектакль разыгрывался для малорослого молодого человека, с незначительной физиономией, обросшей мутными, рыжеватыми волосами; галстук у него был голубой с изумрудной булавкой, а глаза, порядком подконьяченные, то беспокойно вращались, точно колеса, то вдруг застывали в столбняке необъяснимого испуга. Человек этот производил впечатление, будто он только что хапнул чужие деньги и не уверен, не гонится ли за ним по пятам полиция. Узрев Машу, он просиял, перестал вертеть глазами и несколько приосанился. Полилось вино… Купца, действительно, «подковали». Время от времени Федосья Гавриловна подмигивала другим женщинам — те, поодиночке, вставали и уходили. Наконец она сделала знак и Маше. И та вышла.

— Ну-с? — победоносно воскликнула Федосья Гавриловна, оставшись с гостем наедине. — Видал? Врали мы тебе или нет?

— Дили… лиди… леди… деликатес!.. — лепетал нагрузившийся вращатель глазами.

— Д-а-с! Нет, ты скажи, портрет видал? казали мы тебе портрет? отличает хоть эстолько? врали мы тебе? скажи, ответствуй: врали?

— Не м-мо-огу на себя брать… Лиди… дили… катес!.. И должон к вашей чести приписать, потому что все такое… по совести…

— Да! И генеральская дочь! Хошь — все документы на стол? За нее, брат, три графа сватались! Графы! Можешь ты вникать?

Глаза Семена Кузьмича затвердели в столбняке.

— Б… б… б… бароны лучше! — все-таки протестовал он, хотя и с нерешительностью.

— Много ты понимаешь! Баронами, брат, у ейнаго отца все притолоки обтерты.

— Б-баронами? — в священном ужасе возопил Семен Кузьмич.

— Ими самыми! — храбро подтвердила решительная дама. — Сейчас умереть. Эка невидаль — бароны твои!.. Тебе, по низкости твоего рождения, они, может быть, и в диковину, а нам — тьфу! Вот мы как высоко себя понимаем!

— Ну, и значит, — перешла она в деловое объяснение, — коль скоро мы свое слово к вам сдержали и барышня вам нравится, то позвольте условленное с вас по уговору получить.

Тем временем Марья Ивановна оставалась на попечении аляповатой девицы…

— Вас Марьей Ивановной звать? — трещала та. — Давно вы у Буластовой? А прежде у Рюлиной были? Вы, говорят, из благородных? Я сама вахмистрова дочь и в пинционе два класса была, но — ежели превратный кирасир?! Ах, слабость нашей сестры не подлежит описанию и очень достойна удивления!.. В корпусе живете? Там у вас девица Нимфодора — все ли здорова? Подружка моя, прекраснейшая девушка, только глупа очень… Ах, житье вам, корпусным! Я к вам как-нибудь в гости отпрошусь, — можно? Когда самой дома не будет? Ужо я скличусь с вами по телефонту… Можно? Федосья Гавриловна — та пущай, она девицам к знакомству не супротивница… Гы-гы-гы! Наслышаны мы… Уж вы! Шельмы рюлинские!

Девица захохотала и пребольно хватила Машу с размаху по плечу.