Соломон Крид. Искупление - Саймон Тойн

Завидев Соломона на крыльце, жеребец оторвал морду от поилки, но тут же вернулся к питью. Его наездник глянул вниз, на дорогу, затем вверх, на уходящую в горы тропу, подошел к прикрепленной на двери карте.

Ага, вот кладбище, а если проследить за дорогами, то найдешь ведущую на восток, в горы Чинчука. Дорога петляла и вилась, словно длинная тонкая змея, следуя рельефу. Соломон посмотрел за город, на высящиеся там горы, тем временем проворно и умело работая с веревкой, сгибая и закрепляя, завязывая узлы и прикидывая, как можно добраться до той дороги, не спускаясь в город. Уходившая в горы тропа шла в правильном направлении, но вскоре сворачивала. Нужно ехать напрямик. Без седла и нормальной уздечки это непросто.

Затянув последний узел, Соломон подошел к жеребцу.

– Сириус, нам пора, – сообщил наездник, накидывая самодельную уздечку на голову коня. – У нас вечерняя прогулка.

Он закрепил уздечку на жеребце, вскочил на него, сделал несколько кругов, испытывая самоделку. Неплохо. Можно ехать выпрямившись и управлять, дергая за поводья. В горах это важно. Никому не поможешь, лежа в расщелине со сломанной рукой. А в особенности не поможешь Холли.

А может, он и явился сюда ради нее, а не ее мужа? Соломон ощущал ответственность за Холли. Потому и забрал снотворное. Ей нельзя умирать. Он знал: если женщина погибнет, непонятным, но определенным образом миссия Соломона Крида будет провалена.

Он отъехал от дома к началу тропы, посмотрел на выжженную пустыню, простирающуюся на северо-запад. Солнце уже опустилось низко, превратившись в пылающий круг раскаленной меди. Соломон подумал о сарае на ранчо и окровавленном теле у стены, а также о человеке с пистолетом в доме Холли. Кто подослал убийцу? Чего еще ожидать от пославших его?

Выехав на тропу, Соломон пустился рысью: лучше проехать побольше, пока не совсем поздно и дорога легка. Его тень бежала впереди, указывала дорогу, темная и длинная среди обрывов и скал.

58

Малкэй глядел на ложившуюся под колеса полосу утрамбованной земли. В зеркале заднего вида дымящийся сарай делался все меньше. К одежде и рукам пристал запах бензина. Сцена с казнью и сожжением встревожила Малкэя. Он всегда считал Тио здравомыслящим человеком. Жестоким, но разумным. А в произошедшем только что смысла не было. Никакого. Если отнять разум, у Тио остается одна жестокость. А это не внушает уверенности. В особенности принимая во внимание ситуацию с отцом.

– Что они сделали? – спросил Малкэй.

– Кто?

– Свечи в человеческом обличье, которые мы оставили в сарае.

– Я им не доверял. И достали они меня выше крыши. Но тебе-то я могу доверять?

– Конечно можете. Что я еще могу ответить?

Тио расхохотался, хлопнул себя по колену:

– Нравится мне это в тебе. Ну никакой чепухи. В твоей ситуации ты должен без мыла в задницу лезть, а ты все в открытую. Мне б побольше людей вроде тебя вместо всех этих фальшивых головорезов.

Джип подскочил на кромке асфальта, выезжая с проселка на шоссе. Машина устремилась на восток, и ее длинная тень разлеглась впереди.

– Скажи-ка мне, – произнес Тио, будто спрашивая совета, – отчего ты так верен отцу?

– Он – моя семья.

– Ошибаешься, – произнес Тио, медленно качая головой. – Он твоя родня не в большей мере, чем я.

Малкэй стиснул баранку. Он никогда и никому не рассказывал о своем детстве, частью из стыда, частью из верности отцу. Хотя, конечно, имея возможности Тио, раскопать нужное нетрудно. Очевидно, Тио раскопал.

– Значит, твоя мама была танцовщицей? Шлюхой? – спросил Тио, внимательно вглядываясь в Малкэя, словно впитывая его растерянность и злость.

– Наверное, вам известно больше, чем мне, – ответил Малкэй, стараясь, чтобы голос прозвучал спокойно. – Я ее почти не знал.

– Наверняка. Сколько тебе было, когда она удрала? Семь?

– Шесть.

– Шесть лет, и она вдруг уходит и бросает тебя с неудачником, которого трахала всего-то пару месяцев. Что за сука способна на такое?

Если б это сказал кто-то другой – вообще любой человек в мире, кроме Тио, – Малкэй достал бы свою «беретту» и вышиб бы ублюдку мозги.

– Ты выяснил, что с ней случилось потом? – продолжил Тио, с удовольствием тыча в больное, пробуя на прочность.

Малкэй покачал головой. Когда он был копом, возможностей хватало. Ведь он знал имя, описание, место, где ее видели в последний раз, доступ ко всем базам данных по пропавшим без вести людям. Но по большому счету, он просто не хотел знать. Не хотел вникать в детали. Он знал достаточно, чтобы предполагать естественный скверный финал. Не стоило труда узнавать, каким сортом скверны и несчастья закончилась ее жизнь.

– А почему бы тебе не погадать? – спросил Тио, словно хотел поиграть в «воров и сыщиков».

Малкэй сосредоточился на дыхании, словно готовящийся к выстрелу снайпер. Сердце заколотилось в груди, под волосами засвербело от пота. Тио знает. Это слышно по голосу. Тио и в самом деле знает. И сейчас расскажет.

– А ты как думаешь? – не унимался Тио. – Передозировка? Или ее забил до смерти какой-нибудь никчемный ублюдок? Или она вспорола себе вены в каком-нибудь вонючем дешевом мотеле, не в силах вытерпеть еще один день своей дерьмовой жизни? Наверняка ты об этом задумывался.

– Едва ли.

– Чушь. Уверен, ты думал об этом все свое детство. Почему же тебя бросила мама? Почему не вернулась за тобой?

– Нет, – отрезал Малкэй, пытаясь оборвать разговор. – Не думал.

– У-у, какой ты бесчувственный. А я думал, ты хороший мальчик, раз так на рожон лезешь ради своего старикана, хотя он вовсе и не твой старикан. А теперь оказывается, что тебе наплевать на собственную маму. Совсем бесчувственный. Ты меня разочаровываешь.

Малкэй пожал плечами. Сперва он надеялся, что Тио оставит тему. Но теперь понял: не оставит. Слишком уж Тио нравилось знать то, чего не знает собеседник, и говорить то, что тот не желает слышать. А знал Тио много.

– Я тебе вот что предлагаю, – сказал Тио, вытаскивая из кармана телефон. – Погадай, что с ней случилось. Если попадешь близко, я позвоню ребятам и прикажу освободить твоего старика прямо сейчас. Что скажешь?

– А если я не захочу гадать?

– Тогда я прикажу сломать ему что-нибудь – палец или руку – и включу динамик, чтобы мы оба слышали крики и стоны. Как тебе такое?

Малкэй не ответил. Он дрожал и отчаянно пытался это скрыть.

– Да брось! Нам же надо как-то убить время. Пустынные шоссе скучны до смерти. Видишь вон тот камень впереди? – Тио указал на большой красный валун у края дороги. – Когда проедем, ты должен объявить догадку. Я поставлю лимит времени, и ты не смей тормозить, чтобы растянуть его. Если будешь хитрить, прикажу отрезать ухо, а догадку объявлять все равно придется.

Малкэй глянул на спидометр. Машина шла равномерно на пятидесяти милях в час. До валуна, торчащего над пустыней, словно надгробие, где-то с милю. Минуты езды. От силы две.

Он многие годы не думал о матери. Вытеснил ее из памяти, словно детский испуг. Когда воспоминания еще были свежи, папа часто говорил о маме: мол, просто уехала на время, в гости к родне или вроде того, и вернется со дня на день. Когда получалось что-нибудь забавное и веселое, папа обязательно замечал, что нужно запомнить и потом рассказать маме. Она долго оставалась в жизни Малкэя, хотя и удрала из нее. Он и в самом деле думал, что мама вернется и заживет с ними и они будут все вместе, как того хотел папа и хотел сам Малкэй.

А потом, когда ему исполнилось то ли восемь, то ли девять, папа привел мальчика в ресторан, и там за столиком сидела женщина, не похожая на маму. Папа уселся рядом, взял женщину за руку и сообщил: «Это Кэтлин, она хочет жить с нами и быть нам семьей. Что ты думаешь насчет этого?»

Ну, он ничего в особенности не думал, но ему купили чизбургер, шоколадный коктейль и мороженое; папа смеялся изо всех сил над шутками Кэтлин, и Малкэй подумал, что если папа с ней счастлив, то пусть, все к лучшему.

Кэтлин была хорошей женщиной, но не сложилось. Папа быстро перестал смеяться над ее шутками, а она злилась на то, что он постоянно разъезжал и проводил слишком много времени на ипподромах и за покерными столами. А поскольку папа почти всегда был далеко, Малкэй сидел дома один с Кэтлин; и хотя она никогда не ругалась, по ней было заметно: большой любви к пасынку она не питает.

– Наверняка он очень любит тебя, раз оставил при себе, – сказала она однажды, за неделю с небольшим до того, как уйти навсегда. – Меня уж он точно так не любит.

За последующие годы было несколько таких Кэтлин, благонамеренных женщин, думавших, что смогут превратить отца из бродячей совы в домашнюю пташку. Все Кэтлин отправились вслед за первой. Но пока они были с папой, тот не говорил о маме. В конце концов его тетка сказала Малкэю: «Знаешь, твоя мама никогда за тобой не вернется».

Тетка сказала это вечером, когда отец еще где-то разъезжал, а Малкэй сидел в школьной форме на кухне и ел разогретые в микроволновке макароны с сыром.