Горец. Гром победы - Старицкий Дмитрий

Ягр по моему приказу заворачивал всех с любым вопросом от командирской машины к Вальду. Комбриг занят. Так что под тентом, натянутым за бронеходом между вековых елей, нам с унтером было комфортно у аккуратного костерка, на котором мы жарили хлеб на прутиках и мазали эти тосты тушенкой. А что? Хорошая закусь. С такой не развезет. Особенно после плотного ужина.

Вспомнили, как водится, всех знакомых по стройбату. Я ему про Зверзза и Вахрумку, что знал, рассказал. Он мне – как Страшлипка погиб по глупости. В болоте утоп, там же, где Зверзз ногу себе отдавил. И вообще как они на тех болотах загибались «павками корчагиными».

Я припомнил, как воевал со снайперами на нами же построенном укрепрайоне и как меня там ранило в руку. А Гоц мне про штурм Щеттинпорта поведал. Он вообще счастливчик – за всю войну ни царапинки, хотя под артобстрел попадал раз девять или десять.

Но главное в этой беседе для меня не столько приятное общение со старым приятелем, хотя и это тоже; главное, я вживую прощупал настроение солдат на фронте. Кто же из солдат майору, а тем паче полковнику все расскажет как есть? И сведения эти были для меня неутешительными. Фронт потихонечку разлагался… Пока еще незаметно.

– Война, Савва, всем надоела хуже горькой редьки, – вещал мне унтер, пыхтя папиросами, которые я походя отнял у Вальда, поймав его у полевой кухни. – Ладно мы, саперы, нас часто с места на место перебрасывают, хоть какое-никакое да разнообразие. Тоже не сахар. Сам видел. А ты представь, как это месяцами в окопах в грязи сидеть? Чуть отпустило, когда стали всех подряд в отпуска отправлять домой. Но теперь и это не греет. Что там того отпуска? Некоторым лучше вообще было бы в отпуск не ездить… Там оказалось такое…

– Он был за отчизну ответчик, а гад спал с евою женой… Так, что ли? – усмехнулся я.

– И так… и даже хуже… По-разному. Мой напарник, уже после унтерской школы, с отпуска вообще не вернулся. И жену порешил, и любовника ее тылового… теперь на каторге кукует… Не имел бы он Солдатского креста, вообще бы повесили.

– А что враг? Каков он здесь?

Гоц на мгновение задумался.

– Враг? Как сказать? Республиканцы, они, конечно, пожиже будут царцев. Но тоже храбры, не отнять. Только дурость это в атаку на пулеметы в полный рост бегать. Сам увидишь, точнее, учуешь, как трупным запахом несет с нейтральной полосы. От этой вони порой с ума сходишь. А тут еще крыс расплодилось немерено… Главное, никто уже понять не может, за каким таким подземным демоном он воюет? Ни мы, ни они, – махнул Гоц рукой в сторону фронта. – Война только Тортфортам мила. И то офицеры в своих блиндажах поголовно пьянствуют и в трикото играют. Солдаты в атаку уже только по приказу идут, да и то с неохотой. Когда только эта бойня кончится? Я вот тебе как на духу скажу: лучших на этой войне поубивают, а на племя останутся только худшие, те, кто по щелям в тылу попрятался. Вот тогда и настанут для нас плохие времена.

– Спасибо. Успокоил. Мне на днях в бой идти. Как с таким настроением?

– Есть еще выпить? – Гоц пристально смотрел, как играет огонек костерка, слизывая подбрасываемые мною веточки. И сполохи огня отражались в его влажных глазах.

– А не попалишься? – проявил я заботу о товарище.

– С чего тут палиться? – закурил унтер последнюю папиросу и бросил пустую картонную пачку в огонь. – Все офицеры в батальоне уже сами крепко поддали, так что запаха от меня не учуют. Вот то, что я с тобой, не заметив, весь табак отсмолил, – вот это беда.

Я встал, подозвал Ягра и попросил его найти еще табаку. Денщик мой сам не курил, как и я.

Из рубки «артштурма» достал еще фляжку с водкой. Из НЗ[12].

– Я слышал о каких-то братаниях на фронте… – протянул я флягу унтеру. – Что это за зверь такой?

Гоц сделал хороший глоток, занюхал его рукавом бушлата. Оглянулся по сторонам и рассказал, понизив голос:

– Бывает такое… особенно по общим праздникам… выходят разом на нейтралку без оружия и с той и с другой стороны… говорят о том, что войну надо кончать, песни хором поют… Сначала начальники растерялись, не знали, что с этим делать, а потом полковники сами встали у пулеметов и долбанули и по своим, и по чужим без разбора. Что с той, что с этой стороны. Братания пока попритихли, но офицерам в траншеях, особенно тем, кто драконствовать над солдатами любит, надо теперь с опаской ходить. Учти это. До того дошло, что полевая жандармерия по каждому случаю смерти офицера в бою теперь следствие проводит. Свои его убили или чужие? Листовки еще появились от этой Лиги. Многие верят тому, что там написано. Но это от отчаяния, от того, что жить в окопной грязи надоело до смерти. Потница, чесотка, грибок на ногах… Скука. А тут еще в ближнем тылу солдатский бордель расстреляли в полном составе. С месяц назад.

– За что? – искренне удивился я.

– За сифилис.

М-да… Вот она война во всей своей красе. Заразили девчат постыдной болезнью и их же за нее и порешили. Нет тела – нет дела.

– Ладно, – поднялся Гоц с бревнышка. – Хорошо с тобой, однако пора и честь знать. Смеркается скоро, а мне еще место искать, где приткнуться.

– Я распоряжусь, тебя проводят.

– Хороший ты мужик, Савва. Настоящий горец. В офицера́ выбился, а человеком остался.

– Увидимся еще, – пообещал я. – Флягу с собой забери. Пригодится.

На следующее утро лес огласился стуком топоров по деревьям. Саперы начали валить лес для мостов.

Приказал выдать им трелёвочник из нашего обоза, чтоб «в страданьях облегчения была». Заодно и проверим эту конструкцию в реальном деле.

Началось…

В душе сцыкотно как-то… А ну как все пойдет не так?

Не так, как мы планировали с фельдмаршалом и Моласом, когда специально выбрали не самый слабый участок республиканской обороны, но и не сильный, а самый глухой. Самая сильная оборона у них возле линий железных дорог, где уже отметились наши бронепоезда, проведя разведку боем. Молас клялся и «зуб давал», что основная масса артиллерии у врага именно там, где они ждут нашего наступления по анализу действий Аршфорта на Восточном фронте – по ниткам железных дорог.

– Дурных там нема́, – закончил тогда Молас свою страстную речь. – Но и пушки у них небесконечны. А вот пулеметов на выбранном участке у врага даже избыток. И станки их они у них предельно облегчили. Насколько я понял, кустарным образом.

Ягр подвел мне коня, я отвлекся от воспоминаний и в сопровождении своей охраны и денщика поскакал к реке. На этот раз я был одет по-кавалерийски. В длинной шинели с полевыми полковничьими погонами и в меховой шапке с кожаным козырьком.

На берегу неширокой, но глубокой лесной речушки с топкими берегами проверил батальонного инженера приданных саперов на предмет предельных углов выходов с мостов. Посоветовал в одном месте срыть увал взрывчаткой. Иначе бронеходы там не пройдут.

– Услышат же такой взрыв на переднем крае, ваша милость, – возразил он мне. – Вся секретность побоку.

Вот Тортфорт жук, всех у себя приучил титуловать не по чину, а по титулу, сноб проклятый. Но перевоспитывать чужой личный состав неблагодарное занятие.

– Не страшно, капитан. Сейчас там артиллерия голосить начнет, – заверил его я и поскакал искать комбата.

А саперы по колено в студеной зимней воде уже забивали под мост первые сваи примитивными ручными бабами.

– Капитан, – сказал я напоследок, – не забудьте мне составить особый список тех солдат, кто работал в воде.

А про себя подумал, что обязательно выбью для них у Аршфорта медали. Саперу – труженику войны часто доставалась самая тяжелая работа и почти никаких наград. Вчера от Гоца я узнал, что совершившие подвиг саперы, создавшие гать в непроходимых болотах Огемии и облегчившие этим нам победу над группировкой Куявски, не были вообще ничем награждены. Никто. Ничем.

Тортфорта нашел минут через двадцать в соседнем лесочке, наблюдающего за валкой леса. Рядом на костре его денщик варил кофе. Запах шел просто одуряющий. Захотелось напроситься на чашечку, но задача, стоящая передо мной, была важнее.