Мятеж - Ханна Мэтьюсон

я бы не стал насчет этого беспокоиться, Сибли, друг. Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал об этом.

Он оглянулся через плечо. Лев и Вирджил усадили своего пациента между собой и измеряли расстояние до боковой двери, расположенной на полпути по коридору от них. Пришло время.

– Уходите, – сказал он своим друзьям, а затем переместился.

Он оказался на другом конце комнаты, снова у стола с лекарствами. Его друзья смотрели на него широко раскрытыми глазами, на их лицах застыло отчаяние, а Сибли и лекари уже подошли к ним вплотную. Года два назад его никто не мог бы застать в столь безвыходном положении, но Олливан подавил обиду, схватил две пригоршни того, ради чего он перемещался, и вернулся в бой.

Сибли, застигнутый врасплох его внезапным появлением, отступил назад – на идеальное расстояние, чтобы Олливан мог посыпать его порошком забвения. Он взмахнул рукой по широкой дуге, позволив синей пыли полететь им в лица, а затем, для пущей уверенности, бросил в них вторую пригоршню. Венда чихнула. Ближайший к ним пациент посмотрел в их сторону, но из-за наложенного Олливаном заклинания не нашел в этой сцене ничего занимательного. Если бы он попытался вспомнить об этом позже, то не смог бы описать то, что видел. Все, что кто-либо мог рассказать, так это то, что Олливан шел рядом со Львом и Вирджилом, пока те вытаскивали из больницы неизвестного мужчину. Этого было достаточно, чтобы Джупитус, услышав об этом, сделал определенные выводы, но доказательств, чтобы отправить его обратно в Иной мир, было недостаточно.

До границы было недалеко. Вирджилу позволили с поднятыми руками подойти к сторожевому посту, чтобы объяснить ситуацию, после чего они передали оракула аколитам. Все были в напряжении, ведь оракулы знали – даже если обычные чародеи не знали, – что произошло тем утром на винокурне.

Аколиты взяли мужчину, не поблагодарив и не оглянувшись, а затем трое юношей молча пошли обратно к Странствующему Месту. Они уже почти добрались до него, как Лев вдруг внезапно остановился.

– Где… я думал, что мы… разве мы не просто…

Раскрыв рот, он в замешательстве огляделся. Его черные волосы были слегка присыпаны синей пудрой.

Олливан поморщился.

– Звезды. Извини, Лев.

Он настороженно посмотрел на Вирджила.

– На тебя же я не попал, правда?

Вирджил молча стряхнул с волос Льва порошок забвения и для верности провел платком по его лицу.

– Я, э-э, немного промахнулся…

Олливан замолчал, потому что Вирджил повернулся к нему с таким взглядом, который, казалось, был опаснее любого оружия. Между ними повисло молчание, и Олливан вынужден был первым его нарушить.

– Что мне было делать? Прогнать того человека? Поверь мне, Вирджил, я не стремлюсь разрушить свою жизнь. Я был бы рад…

– Ты поступил правильно.

Вирджил аккуратно сложил носовой платок и положил его обратно в карман. Стоящий позади него Лев оглядывался по сторонам, словно заблудился.

– Ничего нельзя было поделать. Ты помог ему не потому, что это было тебе выгодно. Просто так было правильно.

Олливан позволил себе ухмыльнуться.

– Благородно, можно сказать.

– Не преувеличивай.

– Ладно.

Он указал на Льва, который на этот раз замер и хмуро смотрел в землю, как будто пытался о чем-то вспомнить.

– Я сожалею о…

Вирджил взял Льва за руки и наклонил свое лицо так, чтобы они смотрели друг другу в глаза.

– Мы были в больнице, но на тебя попало немного порошка забвения, поэтому мы ушли. Ты не так уж много пропустил, Мэллори. С тобой все будет в порядке.

Он нежно откинул с лица Льва растрепанные волосы, и тот успокоился.

– О, – сказал он, расплываясь в улыбке. – Мой защитник.

Вирджил повернулся, чтобы посмотреть на Олливана. Хотя он не улыбался, его глаза смягчились, и сердце Олливана подпрыгнуло.

– Насчет того, о чем Лев говорил утром. Прости и меня.

Олливан все еще хотел начать спорить. Он знал, кого винить в своей разрушенной жизни. Он знал это, как если бы в его большом пальце болью пульсировала застрявшая заноза. Олливан целый год хранил это в своем почерневшем сердце, словно драгоценность. Он не хотел, чтобы его друзья думали иначе. Но в том, что они признавали ту боль, которая заставила его отдалиться от них, было что-то взрослое, что-то утешающее. Но в этой боли на самом деле не было ничьей вины.

– Что я говорил утром? – спросил Лев, все еще хмурясь.

Олливан положил руку ему на плечо и развернул к Странствующему Месту.

– Это не имеет значения, – сказал он, и его глаза встретились с глазами Вирджила. – Это в прошлом.

Глава 16

Вечер был пасмурный, сгущалась тьма. Кассия подняла глаза на Сидус, символ веры, который висел высоко над воротами храма. Это было медное, изрыгающее пламя солнце, слившееся с полумесяцем. Но Сидус не сиял на свету ни при облачности, ни при палящем солнце. Ни один Сидус никогда не мерцал, потому что медь была зеленоватой, потускневшей. Все подобные символы прежде всего выкладывались под ночным небом, чтобы покрыться патиной, и лишь после этого их размещали над дверными проемами храмов в знак благословения.

Если Кассия достаточно долго пролежит под ночным небом, может, ей не нужно будет идти в храм и просить совета у астролога? Потому что ей больше нравилось смотреть на звезды. Ей не нравились храмы, пророчества или религиозные суеверия.

Во время одного из визитов домой мать спросила ее, ходила ли она в храм в Камдене.

– Я верю, что единственный способ по-настоящему узнать будущее – это дожить до него, – ответила Кассия.

Алана фыркнула.

– Астрология – это не предсказание будущего, Кассия, – сказала она тоном человека, давно привыкшего отстаивать свои склонности. Ее муж не верил во все это, как и Джупитус. Единственным из них, до кого она хоть немного достучалась, был Олливан.

– На самом деле суть не в том, чтобы получить ответ на вопрос, какое решение тебе принять. Мы доверяем Вселенной, потому что она создала нас. И все дело в нас. Когда мы чтим звезды, мы чтим самих себя. И если они считают нужным указать нам путь, то это потому, что признают эту преданность. Это уже само по себе великий дар.

– Каковы бы ни были указания?

– Конечно.

Кассии нечего было на это сказать, но она подозревала, что астрология предназначена для тех, кто боится нести ответственность за свой собственный выбор.

Что же изменилось, если сейчас она стояла перед храмом, куда ходила и ее мать, думая о том, чтобы войти? Те слова, что Лев сказал насчет власти