Мятеж - Ханна Мэтьюсон

наркотические смеси, которые ты изготавливал, – это не настоящий ты. Меня не волнует, что ответ может оказаться скучнее, чем ужин у моей бабушки. Приложи немного усилий и расскажи мне, почему твое изгнание не было виной Джаспера.

Олливану очень хотелось рассказать ему все, но осторожный страх остановил его. Он кричал о своей невиновности до хрипоты – своему деду, своей матери, полудюжине советников своего деда. Все единодушно согласились, что он лжет. Они восприняли это как еще одно доказательство того, что единственным возможным решением было отнять у него все, что ему дорого. Скажи он правду, это только ухудшило бы ситуацию, поэтому он ничего не сказал. Но конечно, мог бы признаться во всем одному из своих самых дорогих друзей.

Он продолжал размешивать мазь и не оборачивался, но присутствие Вирджила в другом конце комнаты было подобно горящему за его спиной очагу. В каждом взгляде друга был намек на настороженное подозрение, будто он ждал, что Олливан оступится и подтвердит его сомнения. Расскажи он правду, Лев мог бы ему поверить. Но не Вирджил.

Поэтому он одарил Льва ухмылкой и спокойно ответил:

– Если ты так хорошо меня знаешь, Лев, значит, ты прекрасно помнишь, что это я всегда оказывал дурное влияние.

– Не сравнивай наши шутки над дружинниками и то, во что ты ввязался.

Олливан открыл рот для новой отговорки, но Льва было не переубедить.

– Я пытаюсь извиниться. Просто будь добр принять это извинение, чтобы я мог вернуться к разговору с тем очаровательным лекарем.

– Не могу. Хотя бы потому, что никто не может отнять у кого-то лучшего друга, – сказал он, опустив глаза на стол. – Люди сами делают свой выбор.

– Значит, ты обижен, просто не на меня.

Олливан почувствовал позади себя чье-то присутствие. Вирджил подошел ближе. Он пополнял свой запас марли за соседним столом и делал вид, что не слушает. Олливан внезапно почувствовал непреодолимое желание сказать то, что давно хотел. Каждый из них мог бы влюбиться в кого угодно, но они выбрали друг друга. Они пустили под откос всю их дружбу в качестве трио.

– Это ты привел меня в вашу компанию, – настаивал Лев. – После той вечеринки в честь зимнего солнцестояния, помнишь? Я украл бутылку портвейна, и ты увидел, как я под столом наполнял из нее свой стакан.

– Конечно, я помню, – сказал Олливан.

– Это ты был нашим связующим звеном.

Это было так похоже на то, о чем думал Олливан, что он задался вопросом, не унаследовал ли все-таки Лев часть магии своей матери. Тем не менее он, не сводя глаз со стола, покачал головой.

– Мы не можем сравнивать дружбу и отношения, – сказал он.

– Вы с Вирджилом имели полное право иногда провести время вместе без меня.

– Только потому, что ты это понимаешь, еще не значит, что тебе бы это понравилось.

Лекарь, с тяжелым вздохом опершийся на их стол, избавил Олливана от ответа.

Нет, не лекарь.

Мужчина был одет в покрытую сажей уличную одежду, шляпа была низко надвинута на лоб. И это был не вздох, а болезненный стон.

– Я уложу его в постель, а ты приведи лекаря, – сказал Лев, но, когда он приблизился, мужчина отпрянул от него.

– Пожалуйста, – выдохнул он. – Помогите мне.

Именно тогда он поднял глаза, украдкой оглядываясь вокруг, и, взглянув на него, Олливан понял, в чем была проблема. Он принял бледность кожи этого человека за последствия ранений, но дело было в том, что весь его народ от природы был наделен бледной кожей, которая всегда казалась покрытой блестками пота. Но самым пугающим в нем были глаза, у которых не было ни радужки, ни зрачка и которые были абсолютно чистыми, полностью молочно-белыми.

Здесь, в больнице для чародеев, оракул, и он серьезно ранен. Одна сторона его рубашки прилипла к ожогам вдоль всей его руки и ребер. В Доклендсе тоже лечили своих раненых, но у них не было ни возможности, ни желания, чтобы заботиться о своих людях так же, как в Харте.

Олливан подошел ближе и встал между мужчиной и остальной больницей, скрыв его от посторонних глаз, Лев загородил с другой стороны. Он оглядел комнату. Оракулу здесь были бы не рады. И конечно, не стали бы его лечить. Если бы один из целителей – или, что еще хуже, один из дружинников, притаившихся, чтобы присматривать за ранеными, – увидел этого человека, его бы выгнали из здания. Если бы он не смог идти сам – выбросили бы, а было очевидно, что оракул этого не мог, по крайней мере, недостаточно быстро.

Но никто его не заметил. Оглядевшись, Олливан убедился, что к ним не приближается ни один дружинник. Единственным человеком, который вообще знал о них, был Вирджил, который больше не притворялся занятым. Он вопросительно наблюдал за их передвижениями.

Олливан встретился взглядом со Львом, и они пришли к молчаливому согласию. Не говоря ни слова, Лев взял мужчину за здоровую руку и повел так быстро, как только мог, к занавешенному концу палаты, которую целители использовали для особых случаев. Олливан подхватил миску с пропитанной мазью марлей и последовал за ним, лишь на мгновение помедлив, чтобы, проходя мимо, кое-то пробормотать Вирджилу.

– Ножницы, холодная вода, успокоительное.

Вирджил, не задав ни единого вопроса, пошел пополнять припасы.

Лев отвел мужчину к кроватям в самом дальнем углу, как можно дальше от всех пациентов или лекарей, и Олливан задернул окружавшую их занавеску.

– Давай сделаем это быстро, – сказал он.

– И что потом? Он не выйдет отсюда как новенький после нескольких перевязок и капли обезболивающего.

Они оба подпрыгнули, когда занавеску отдернули. Но это был лишь Вирджил. Один взгляд на лицо этого человека заставил все понять. Его рот плотно сжался, и он снова задернул занавеску, стрельнув глазами в Олливана.

– Земля и звезды, ты везде найдешь неприятности, да?

– Это они находят меня.

– Просто стой на стреме. Мы со Львом сами разберемся.

– На стреме? Я никогда не стою на стреме.

Вирджил передал принесенные им принадлежности Льву, который уже приступил к отделению обугленной рубашки от кожи мужчины. Пациент застонал и без вопросов принял обезболивающее. Вирджил выпрямился во весь свой впечатляющий рост и свирепо посмотрел на Олливана сверху вниз.

– Семьдесят чародеев, погибших или покалеченных из-за того, что в Доклендсе им не оказали надлежащей медицинской помощи, точно не породили в наших согражданах чувства глубокого сочувствия к оракулам. Это будет воспринято как предательство Харта. И я проделал такой долгий путь не для того, чтобы увидеть, как ты продержишься здесь меньше недели,