Нелетная погода (сборник) - Александр Бушков

Как знать, появись она в момент, когда дела шли хорошо, перенести все и удалось бы легче. Были такие безоблачные дни, времена веселых лихих штурмов, еще не сменившихся штурмами рутинно-серыми, и любого, вздумавшего подать заявление об уходе, дружно поволокли бы к психиатру… Но давно уже неудачи наслаивались на провалы, капля переполняла чашу.

Панарин отложил медведя, включил фонор, наткнулся на концерт Шеронина:

– Я в дни удачи радужной не думал никогда,что так легко рифмуются победа и беда.Что солнце нарисовано бездарным маляром,что счастье вдруг окажется бикфордовым шнуром.Погасят смех безжалостно, и ускользнет навекмоя загадка милая, мой прошлогодний снег…

Панарин раздраженно щелкнул клавишей, и песня оборвалась.

– Вот и окончен великий труд… – Марина села рядом, положила голову ему на плечо. – Здесь мне больше делать нечего, могу улетать хоть завтра. Что с тобой, Тим? Не нужно так мрачно. Умей стойко перенести, когда от тебя уходит женщина.

– Я вдруг понял, что почти ничего о тебе не знаю, – сказал Панарин. – Что ты любишь, что не любишь, как жила раньше и как собираешься жить дальше…

– А зачем? Разве это сделает тебя счастливее или что-то изменит? Я у тебя была, а вскоре меня у тебя не будет. Вот и все, мой прошлогодний снег… И незачем тебе моя жизнь. И вообще – родиться бы мне мужчиной…

– А уверена, что при таком варианте была бы счастливее?

– Несчастий я и так не испытывала.

– Наверно, я не так выразился. Больше бы везло, было бы лучше, что ли?

– Не знаю, не знаю. Когда мы хотим чего-то, мы не знаем, хотим ли мы именно того, что мы хотим… А что мы расселись, Тим? Возьмем мобиль и отправимся куда-нибудь над ночной планетой. Только, понятно, не в сторону сегодняшнего побоища…

…Панарин поднял мобиль, направил его на север, включил автопилот, задав ему несложный курс по прямой, и обнял Марину – она давно перестала утверждать, что целоваться в мобиле пошло. Панарину временами казалось, что их вечера, когда они назначали друг другу свидания, словно в миллионном городе, бродили по окраинным малолюдным улочкам, целовались в подъездах опустевших на ночь лабораторий, были для Марины отчаянной попыткой удержать юность, девичью легкость, беззаботную студенческую неприкаянность. Соображения эти он благоразумно держал при себе – кошки, которые гуляют сами по себе, прощают многое, но выходят из себя, когда понимают, что разгаданы…

Он не знал, что ему делать с собой и жизнью, и никто не мог помочь, был бесполезен любой совет, даже если достало слабости его попросить…

– Мы еще до полюса не долетели? – спросила Марина, не открывая глаз.

– Долетели, – сказал Панарин. – Снегу вокруг, медведи белые…

Ему хотелось повернуть к мосту Фата-Моргана, но на пути к нему лежало место сегодняшней бойни, и мобиль по-прежнему мчался вперед, на север, к полюсу, на котором, как и полагается полюсам, земным ли, инопланетным ли, не имелось ровным счетом ничего интересного – снега, заструги, ропаки и тишина, вязкая, вечная. И никому он не нужен, здешний полюс – в жизни землян были только два полюса, к которым шли пахнущие нестерпимым любопытством, честолюбием, азартом и смертью тропы. Другие, инопланетные, были уже вторичностью и мало кого интересовали…

Алое пульсирующее мерцание проникло в кабину, высветило их лица нелюдским сиянием. Панарин реагировал мгновенно – отпустил Марину и бросил руки на пульт, мобиль тряхнуло, словно он на полной скорости врезался в стену. Машина провалилась вправо и вниз, «бочка», мгновенно наполнившиеся газом подушки безопасности выскочили с трех сторон, прижимая людей к сиденьям. Недоуменно мяукнул зуммер, замигала синяя лампочка – мобиль был мирной пассажирской машиной, предназначенной для эксплуатации в относительно тепличных условиях, и автоматика безопасности на секунду пришла в замешательство, не зная, как расценить проделанный Панариным классический маневр – уход от неожиданно возникшей прямо по курсу опасности.

Теперь можно было и разобраться, есть ли опасность и если да, то что она собой представляет. Панарин развернул мобиль носом в ту сторону, остановил в воздухе, чертыхнулся – рука автоматически скользнула вправо, туда, где на машинаx Дальней разведки размещался пульт комплекса радаров и датчиков – и ничего, понятно, не обнаружила.

– Что это? – шевельнулась, освобождаясь от обмякающих подушек, Марина. – Я даже испугаться не успела…

– Обычно никто и не успевает… – сказал Панарин, сдвинул верх и встал, опершись на лобовое стекло.

Впереди были горы, и над их угловатыми громадами тускнело алое сияние, никло, съеживалось, словно уходя в дыру в земле, зеленовато-лимонные блики взмыли колышущимися струями, опали, и сияние стало затухать еще быстрее, но все равно простиралось на полнеба, а в небе звезды просвечивали сквозь косую ленту того же алого цвета – ее размытый конец терялся среди звезд, другой тянулся к горам и тонул в сиянии.

– Болид, – сказал Панарин.

– Вперед! – Марина азартно толкнула его в спину. – Вперед, мы его первые найдем! Господи, а я без камеры…

Мобиль задрал нос – Панарин послал его к горам по параболе, чтобы, пока не затухло свечение, увидеть сверху его центр, то есть место падения болида – наблюдатель на равнине сплошь и рядом ошибается в определении расстояния, ему может показаться, что метеорит упал в двух шагах, тогда как до него, быть может, шагать полдня. Панарин достал из кармана браслет.

– Я – Сарыч, – машинально он назвал свой летный позывной. – Я – Сарыч. Наблюдали падение болида, идем к месту падения. Слушай, Карл, пусть заглянут к Банишевской, там камера на столе…

– Я – Главная диспетчерская, вас понял. Планетологи вылетают немедленно. Насчет камеры скажу.

Мобиль пикировал. Панарин покосился на Марину – ее азартное лицо в свете гаснущих сполохов стало юным и чистым, волосы разметал тугой ветер – лицо юной ведьмы, уже узнавшей грех, но не сделавшей его самоцелью. Наверное, такой она была лет десять назад, когда еще не успела за что-то крупно обидеться на жизнь и надеть маску киплинговской кошки…

Внизу были горы. Свечение погасло, только кое-где на скалах мерцали лоскутья, словно клочья светящейся пленки, но вот погасли и они. Мобиль повис над ущельем – ничего больше не оставалось делать, не было ни осветительных бомб, ни инфракрасных детекторов, абсолютно ничего. Панарин давно не вспоминал о работе в Дальней разведке, но случившееся поневоле заставило вспомнить о ней с грустью – пусть там редко можно было надеяться на сенсационные открытия, работа нудноватая и размеренная – скрупулезно изучать планеты, составлять различные карты; пусть их с долей насмешки и именовали архивариусами новейшей формации, но все же была отдача, практические результаты, и никто не косился, не называл за глаза бездельником и кочегаром при перпетуум-мобиле…