Общая психопаталогия - Карл Ясперс

Итак, измененное сознание имеет множество модусов. Единственный общий фактор носит негативный характер и заключается в том что все эти изменения сознания представляют собой некое отклонение от состояния нормальной ясности и континуальности сознания и от его связи с «Я». Нормальное состояние сознания, — которое само по себе способно выказывать самые разнообразные степени ясности и смысловой наполненности и включать самое гетерогенное содержание, остается в качестве фокуса, вокруг которого во всех направлениях могут обнаруживаться отклонения, изменения, расширения и сжатия.

Технические аспекты исследования. Понять больных и проникнуть в те события, которые происходят в их психической жизни, можно двумя путями. Первый путь — это беседа, с ее помощью мы можем попытаться установить психическую связь с больным и достичь эмпатии по отношению к его внутренним переживаниям. Или же мы можем попросить больного записать задним числом то, что произошло в его психике. Чем дальше зашли изменения в общем психическом состоянии, тем больше мы зависим от такого рода самоописаний post factum.

Если общее душевное состояние больного осталось нетронутым — даже несмотря на наличие таких серьезных психических расстройств, как бредовые идеи, галлюцинации или изменения личности, — мы считаем, что он сохранил рассудок. Под рассудком мы понимаем такое состояние сознания, при котором интенсивный аффект отсутствует, содержание сознания характеризуется достаточно высокой степенью ясности и отчетливости, а психическая жизнь протекает упорядоченным образом, в соответствии с целеполаганием. Объективным признаком сохранного рассудка служит ориентация (понимаемая в данном случае как реально присутствующее осознание личностью упорядоченной целостной структуры ее собственного мира); другой признак состоит в способности вспоминать и собираться с мыслями при ответе на вопрос. Это состояние сознания наилучшим образом подходит для того, чтобы достичь взаимопонимания. По мере изменения общего состояния контакт с больным затрудняется. Одно из условий поддержания определенной духовной связи с ним заключается в нашей способности каким-либо образом «фиксировать» его, то есть добиваться от него тех или иных реакций на поставленные вопросы и задачи — так, чтобы на основании его реакций мы могли заключить, уловил ли он соответствующие вопросы и задачи или нет. Нормальный человек способен сосредоточиться на любой поставленной ему задаче — тогда как при изменении общего психического состояния данная способность неуклонно падает. Больные могут не отвечать на вопросы сколько-нибудь внятным образом, но постоянное повторение одного и того же вопроса, возможно, вызовет какую-либо реакцию. Можно добиться того, чтобы больные «фиксировались» на некоторых простых и нейтральных пунктах — таких, как место рождения, происхождение и т. п.; но при этом они могут не отвечать на более сложные вопросы — в частности, относящиеся к содержанию их мыслей. Мы можем добиться от них фиксированной реакции на зрительные стимулы, но не получить ничего в ответ на вербальные стимулы. Если нам так или иначе удастся «зафиксировать» больного, мы можем рассчитывать на более или менее успешное непосредственное понимание того, что происходит в его душевном мире. С другой стороны, если больной всецело занят собой, скудные обрывки доходящей до нас информации практически не могут предоставить нам достаточного основания для выработки убедительного взгляда на его внутренние переживания.

§1. Внимание и флюктуации сознания

(а) Внимание

Внимание определяет ясность наших переживаний. Взяв за основу второй из приведенных выше аспектов понятия «внимание» — то есть внимание как ясность и отчетливость психических феноменов, степень сознания, уровень сознания, — мы сможем увидеть, что любой из психических феноменов, обнаруживаемых нами у наших больных, требует от нас знания меры его внимания, уровня осознанности им переживаемого феномена. В противном случае мы не достигнем полного понимания. Если больной в данной связи не говорит ничего особенного, мы можем предположить, что его переживание имело место в состоянии ясного сознания.

Обман чувств может иметь место в условиях как полноценного внимания, так и абсолютного невнимания. Например, некоторые виды обмана чувств могут иметь место только на низком уровне внимания и исчезают, если на них концентрируется все внимание. Вольные жалуются на невозможность «ухватить голоса» или на «адские призраки» (Бинсвангер). Другие обманы чувств — в особенности при затухающих психозах — переживаются только в условиях полной концентрации внимания и исчезают, когда внимание направляется на что-либо иное: «Когда я молюсь: „Отче наш», голоса уходят»; наблюдение за каким-либо предметом приводит к исчезновению зрительных псевдогаллюцинаций. Значимость той роли, которую играет степень внимания при обманах чувств, хорошо проиллюстрирована Бонгеффером на примере больных с алкогольным делирием. Когда исследователь, побуждая больного говорить и отвечать на вопросы, поддерживает внимание на умеренном уровне, обманы чувств случаются редко; когда же внимание резко падает, — а такая тенденция характерна для ситуаций, когда больные предоставляются самим себе, — происходит массовый наплыв иллюзий и богатых сценических галлюцинаций. С другой стороны, когда исследователь насильно переориентирует внимание больного на зрительные стимулы, в данной области появляются бесчисленные отдельные иллюзии. В связи со «сделанными» психическими явлениями мы иногда сталкиваемся с примечательно низким уровнем сознания. Когда больной чем-то занят, он ничего особенного не чувствует; но когда он сидит оез дела. возникают «сделанные» явления — приступы головокружения, прилив крови к голове, приступы ярости, — с которыми он может совладать только огромным усилием воли, иногда сжимая кулаки. Вот ««чему такие беспокойные больные ищут общества, испытывают нужду в разговорах, занятиях или каких-либо иных средствах, помогающих «Улечься (таких, как молитва, бормотание бессмысленных фраз и т. д.): таким образом они надеются избавиться от «влияния» голосов. Мысли, пережитые Шребером (Schreber) в то время, когда он сидел ничего не делая, были описаны им как «вложенные» в его голову, как «мысли, которые не мыслятся» («Nichtdenkungsgedanken»). Следующее самоописание иллюстрирует зависимость шизофренических феноменов от внимания и от произвольной активизации или произвольного торможения-«Я чувствовал, будто постоянно нахожусь среди преступников или чертей Стоило моему напряженному вниманию слегка отвлечься от окружающего как я начинал видеть и слышать их, но мне не всегда хватало воли перевести свое внимание от них на другие осязаемые предметы. Любое усилие было равноценно для меня вкатыванию каменной глыбы на высокую гору. Например, попытка выслушать, что говорит мне мой знакомый, после нескольких кратких фраз привела к такому росту беспокойства (так как над нами нависли эти угрожающие фигуры), что я вынужден был бежать… Я с трудом сосредоточивал внимание на каком-либо предмете. Мой дух тут же уходил куда-то далеко, где меня сразу атаковали демоны, словно я специально провоцировал их на это. Поначалу эти сдвиги мысли, эти уступки осуществлялись по моей воле, по моему желанию… но ныне они происходят сами по себе. Это была своего рода слабость: я чувствовал, что меня к этому что-то неумолимо толкает… Вечером, пытаясь уснуть, я закрывал глаза и волей-неволей попадал в водоворот. Но днем мне удавалось удерживаться в стороне. У меня бывало ощущение, будто я вращаюсь как белка в колесе, после чего появлялись фигуры. Я должен был лежать в постели без сна, в напряжении, и лишь через много часов враг чуть-чуть отступал. Все, что я мог сделать — это не поощрять происходящего, не уступать ему». На более поздней стадии психоза тот же больной сообщают: «Каждый раз по своему желанию я мог увидеть эти фигуры и сделать выводы о своем состоянии… Чтобы не терять контроля, я должен был произносить защитные слова; благодаря этому я лучше осознавал то новое „Я», которое, казалось, пытается спрятаться за завесой. Я говорил: „Я есмь» (пытаясь почувствовать новое „Я», а не прежнее), „Я есмь абсолют» (я имел в виду свое соотношение с физическим миром, я не хотел быть Богом), „Я есмь дух, а не плоть», „Я един во всем», „Я есмь длящееся» (по сравнению с колебаниями физической и духовной жизни), или использовал единичные слова, такие, как „сила» и „жизнь»".

Эти защитные слова должны были быть всегда «под рукой». В течение десяти лет они превратились в чувство. Пробуждаемые ими ощущения «аккумулировались» таким образом, что больной не должен был думать каждый раз заново, но ему следовало прибегать к ним в моменты особой неустойчивости, так или иначе их варьируя. Больной мог видеть фигуры в любой момент по своему желанию, он мог исследовать их, но они ему не навязывались (впрочем, после некоторых специфических расстройств соматической и психической природы они появлялись сами по себе и вновь становились опасными) (Schwab).