На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

За станицей колючие кусты терновника, пожелтевшие метелки пырея, вытянувшийся в человеческий рост будяк-татарник. Любит Анна слушать степную тишину.

С кургана видна вся станица и далекая, до горизонта, степь. Из-под ладони Анна всматривается туда, где из голубой дали волнами переливается светлое марево – словно вода колышется.

В той стороне, – ходили по станице слухи, – шел бой между казаками и солдатами.

– Господи, – молится Анна, – убереги его от пули вражьей, от штыка острого…

Горячие губы ее шепчут не мужнее имя, а того далекого, любимого.

Горька бабья доля. Не лежит у Анны к Кравчине сердце. А он чует это. Совсем не стало от него жизни, как умерла свекруха и побывал в станице Котляревский. Не сходили с тела Анны синяки. Но кому пожалуешься? Над женою муж хозяин.

Летит горячая бабья молитва к высокому, равнодушно-синему небу. А дойдет ли до Господа – кто знает?

Федор…

По всей Кубани теперь гремит имя Дикуна.

И не раз бессонными ночами, когда тело ныло от побоев мужа, желала Анна одного – встретиться с Федором.

«Повидать бы! Отлюбить… А тогда – пусть смерть приходит!» – думала она.

Закувала та сиза зозуля

Раным-рано на зори…

Оборвала песню, испугалась. Несколько всадников рысили к станице. Они были еще далеко и казались черными пятнышками на серой дороге.

«Григорий, – мелькнуло у Анны. – Он, проклятый».

Больше месяца не было Кравчины в станице, с того дня, как начался бунт. А вчера тайком заезжал один из Хмельницких и передал Анне, чтоб ждала мужа, скоро, дескать, пожалует. И в груди ее тогда все словно оборвалось.

Задыхаясь, сбежала она с кургана и через огород – к хате. Стала у окна.

Вот всадники выехали на улицу.

«Господи!» – шепчет Анна.

Впереди на сером жеребце едет Дикун – суровый, загорелый. За ним – какие-то незнакомые казаки. Всей гурьбой они въехали во двор к Ковалю и, привязав лошадей, вошли в хату кузнеца.

Сердце у Анны стучало на всю комнату. Она долго стояла у окна, прижав ладони к горячим щекам…

В хате у Коваля пили до поздней ночи. Все были хмельные. Шум, гомон. Перекрывая голоса, Шмалько басил:

– Вытряхнем душу из старшин да подстаршинников. Не спасутся и в Усть-Лабе!

Собакарь обнял за плечи Дикуна.

– Жизнь такая, Федор. Женись – плати попу, крести – плати. Уж за один бы раз помер бы да заплатил…

– От пожара, от потопа, от злой жены, боже сохрани! – подражая дьякону, пропел Половой и опрокинул в рот кружку горилки.

– Слушайте, браты-товарищи, – встав во весь рост, пророкотал Осип, и все разом умолкли. – Слушайте, браты-товарищи, – снова повторил Шмалько, – пью я за честь казацкую, за волю нашу.

– Доброе слово Осип сказал. За волю! – Все шумно выпили и разом заговорили.

Немного погодя Дикун встал, вышел на кухню. Жена Коваля возилась у печки. Она повернула к Федору раскрасневшееся лицо.

– Может, отдохнешь? Я постелю…

– Нет, на воздух выйду. – Накинув свитку, Федор уже с порога спросил: – А где Кравчина живет?

Хозяйка подошла к нему и, вытирая руки о край фартука, ответила:

– Следующая хата. – И добавила: – А может, не пойдешь?.. Гришка зверь, а не человек…

Федор ничего не ответил и вышел из хаты. Долго стоял и курил, вглядываясь в темноту. Потом подошел к плетню.

Почуяв чужого, из стороны в сторону, гремя цепью, заметался кобель. Хлопнула дверь, кто-то вышел, позвал. Федор узнал голос Анны. Заныло сердце. Хотел позвать, но не смог имени произнести.

Анна ушла в хату.

«Эх ты, – укорял себя Федор. – Не захотел тогда бежать…»

И снова, в который раз, он вспомнил еле ощутимое дрожание ее губ под своими губами. Это было всего мгновение, а запомнилось на всю жизнь.

Федор сам не помнил, как перемахнул через плетень и подошел к дверям. Серко лаял и рвался с цепи.

Анна появилась неожиданно. Вглядываясь в неясный силуэт, она испуганно окликнула:

– Кто?

– Анна! – позвал он, и голос его был чужой. – Это я, Федор.

Анна рванулась к нему. Затряслась в беззвучном плаче. Федор не успокаивал ее, только гладил сбившиеся волосы, от которых пахло знакомым, родным.

Захлопав крыльями, голосисто запел в курятнике петух.

– Чего ж мы стоим, – наконец опомнилась она, – пойдем в хату.

– Не нужно, там все чужое…

Она закинула руки на шею Федору, прошептала:

– А я уж думала, что ты не придешь… Ждала тебя… Все время ждала…

В просторную хату Васюринского атамана Балябы собрались казачьи старшины: полковники, есаулы. Они съезжались сюда тайно, прикрываясь ночной теменью. Входили по одному, здоровались.

Окна для предосторожности завешены ряднами. В углу под образами сидит приезжий офицер в форме полковника гвардии. Тусклый свет каганца скупо освещает его хмурое лицо. Полковнику едва перевалило за сорок, но он уже успел раздаться в ширину, и мундир сидит на нем мешковато, как на бочке.

– Здорово, панове! – наклоняясь под потолочной балкой, в хату вошел Кордовский. Он сел рядом с приезжим. – Сегодня получил сведения, что отряды бунтовщиков готовятся идти на Усть-Лабу. Об этом уже известно Тимофею Терентьевичу и полковнику Михайлову.

Наступило тягостное молчание. Наконец есаул Белый, разгладив усы, произнес, ни к кому не обращаясь:

– Суздальцев и вятцев побили. Теперь до Усть-Лабы добираются. Вот так каша заварилась!

– Что предпримем? – сухо спросил Кордовский.

Слышно было, как с присвистом дышал приезжий полковник. Наконец он поднялся:

– Покудова первые зачинщики не будут изъяты, до тех пор не станет во всем войске спокойствия.

Приезжий полковник, инспектор кавалерийских полков Пузыревский, по повелению Павла обследовал состояние кавалерийских частей на Кавказе. Возвращаясь в Петербург, он решил проведать своего друга Котляревского. Но визит оказался неудачным.

– Петр Александрович верно говорит, – кивая на Пузыревского, согласился Кордовский. – Но как нам зачинщиков захватить?

– Своими силами мы ничего не сделаем, – перебил майор Еремеев.

Лицо у него заплыло кровавым подтеком. Еремеев до сих пор злился на Котляревского, что тот послал его арестовывать Дикуна и Шмалько.

– Пока ждать будете, бунтовщики вам голову снимут, – сердито возразил Пузыревский. – Помощь-то неизвестно когда подойдет, а бунтовщики всей областью уже завладели. Надо действовать иначе. – И немного подумав, предложил: – Кому-то из вас предстоит в ближайшее время пойти в стан к бунтовщикам и посоветовать, чтоб главари поехали с жалобами в Петербург. А там, – Пузыревский сжал кулак, – их там мигом в бараний рог скрутят… Ну а без зачинщиков, я думаю, со всем этим сбродом немудрено будет справиться.