На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

Романовский попал в казаки во время похода черноморцев в Польшу. Тогда к казакам, осадившим Седлец, перебежал обедневший шляхтич и провел черноморцев потайным ходом внутрь города.

Шляхтич назвался Андреем Романовским и, опасаясь мести за измену, попросил кошевого Чепегу зачислить его в казаки. Покойный атаман, хоть и недолюбливал предателя-шляхтича, однако ж в войско его зачислил и даже произвел в хорунжие.

После смерти кошевого Чепеги хорунжий Романовский вздумал было выставить себя родичем покойного атамана по матери и метил на наследство, но был без труда обличен во лжи. Боясь наказания, он скрылся и только теперь объявился бог знает откуда.

– Але батюшка-царь покликал меня и каже: «Поезжай, Андрий, к моим черноморцам, молви им, чтоб скликали они круг, Котляревского скидывали, а тебя выкликали кошевым атаманом…»

Казаки переглянулись. Седоусый Петренко прямо заявил:

– Брешешь ты, собака!

– Як бога кохам! Чтобы не видеть мне своей матери, – быстро закрестился Романовский.

– А она у тебя была? – спросил другой казак лет тридцати пяти, в домотканой рубашке с засученными рукавами. – Мне скидывается, померла она, бедная, как только побачила, какого прохвоста родила.

Не обращая внимания на колкости, долговязый хорунжий продолжал уверять:

– Батюшка-царь так мне и повелел: «Иди, Андрий, пусть казаки тебя слухают. Коли не будут слухать, отписывай мне. Котляревского прогоните, пся крев, сто чертей ему в зубы». Як бога кохам!

– А со старшинами та иными врагами что царь велел делать? – чуть прищурившись, спросил седоусый казак.

Не замечая подвоха, шляхтич закрутил головой.

– Ничего царь не казал!

В эту минуту чья-то тяжелая рука легла ему на плечо. Романовский мгновенно обернулся.

– Ты что тут, голубчик, брешешь? – исподлобья глядя на шляхтича, строго спросил Собакарь. – Слухаю я тебя и дивлюсь, в какие это ты такие атаманы лезешь?

Шляхтич попытался было вырваться, но Никита держал его крепко.

– За старшин та за богатеев ратуешь? Их выгораживаешь?

Казаки с интересом наблюдали за происходящим.

– Але пан атаман не понял меня? Пан атаман не ведае, что я сам враг старшине. Як бог свят! На что мне старшины? Сто чертей им в зубы, зачем мне за них заступаться?

Собакарь приподнял шляхтича за ворот и дал ему пинка такого, что Романовский проехал животом по пыльной дороге. Но сейчас же вскочил и поспешно скрылся за возами.

Казак в домотканой рубашке с засученными рукавами крикнул:

– Пан хорунжий, передай нашим, что мы пашем!

Петренко вытянул трубку изо рта, сплюнул на землю и заявил:

– Шпырь Котляревского цей паныч. Соглядатый!

– А хай глядит, – беспечно махнул рукой Собакарь. – Мы не таимся! А гадить будет – повесим, як шкодливого котяру!

По-иному действовал Гулик. Он не ходил меж казаков, не смущал их речами. Хитер был войсковой старшина и умен, далеко видел. Знал, что события эти не были простым возмущением, что недовольство, охватившее значительную часть населения Кубани, выливается в настоящее восстание. И когда старшинам пришлось искать укрытия в Усть-Лабинской крепости, Гулик пришел к Котляревскому и заявил:

– Я, Тимофей Терентьевич, иду к бунтовщикам.

Котляревский удивленно взглянул на Гулика.

– Вы думаете, сумеете повлиять на них?

– Нет, Тимофей Терентьевич, но казаки меня знают, вот я и постараюсь войти к ним в доверие, планы выведать…

По мысли Гулика, подавить восстание можно было лишь собрав крупные силы регулярных войск. А для этого, считал он, надо выиграть время, помешать бунтовщикам развернуть активные действия.

Пробраться в лагерь для Гулика было делом не сложным. Трудней в доверие втереться.

Шмалько прямо заявил:

– Старшине меж нами делать нечего. Овцам с волками дружбу не водить.

Но совсем неожиданно за Гулика заступился Федор.

– Ты, Осип, вечно на людей нападаешь. Мокий Семенович вреда нашему брату не делал. Знаем мы его.

С ним согласились.

Чтобы окончательно завоевать доверие Дикуна, войсковой старшина подал совет, чтобы вокруг лагеря выставляли охрану. Это предложение пришлось всем по душе, и с тех пор Гулика часто видели вместе с Дикуном.

А через день хитрецу старшине удалось завоевать симпатию большого числа казаков. Утром в лагерь пришел обоз из десяти можар, запряженных быками. Гулик сам привел первую пару к палатке, где жили вожаки восстания, и громогласно заявил:

– Прошу казачество принять от моих достатков харчи: пшеничной та пшенной крупы и сала трошки.

Казаки прокричали Гулику «ура».

Но никто не видел, что старшина через ловкого шляхтича Романовского в тот же вечер переслал записку в Усть-Лабинскую крепость.

В этой записке он сообщил, что бунтовщики пока не собираются покидать Екатеринодар и ждут подхода казаков с низовья. А еще писал, что по станицам неспокойно и многих куренных атаманов уже прогнали, а на их место выбрали новых, самую что ни на есть сирому.

Сообщал старшина и другую весть – что среди руководителей восстания, по его мнению, есть несогласие. Малов, а еще какой-то бывший наймит Кордовского тянут на Волгу, а Дикун и остальные не хотят с Кубани идти.

«Этим спором, – писал Гулик, – пользоваться надо, ибо где несогласие, там и нерешительность в действиях…»

А споры действительно были горячие.

– Вели, Федор, ловить всех старшин и казнить их! – убеждал Дикуна Малов.

Но Дикун упрямо возражал:

– Неможно, Леонтий. Кажу, неможно! Недовольства не оберешься. Старшина – старшине рознь.

– Продадут они нас, увидишь, продадут! – горячился Малов.

– Нет! Мы их, таких-сяких, кто нам поперек станет, с нашей земли сгоним. Выметем так, что и духу ихнего не останется. А других к рукам приберем, – переубеждал Дикун.

– Эх, Федор! – сокрушенно вздохнул Малов. – Не пойму я тебя, чего ты их жалеешь? Под корень всех бы их вырубить надо, под самый корень!

Дикун улыбнулся.

– Ты вот, Леонтий, на старшин нападаешь, а Мокий Семенович мысль добрую подал, чтоб на Усть-Лабу идти. Верно ведь! Как думаешь? Одолеем?

Малов пожал плечами:

– Смотря как. Ежели всем скопом навалимся, то суздальцам и за стенами не устоять.

– Э, нет, попробуем попервоначалу твоим отрядом их силу пощупать, а потом обложим.

Их окликнули. Размахивая руками, бежал Шмалько.

– Романовского с бумажкой перехватили! К Котляревскому в Усть-Лабу направлялся.

– Что?

– Романовского, говорю, поймали!

Все заторопились туда, где тревожно бурлило людское море. Издалека в толпе выделялась голова пойманного хорунжего. С появлением Дикуна и Малова казаки затихли, расступились.

– Ну? – Федор вплотную подошел к Романовскому.