На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты, батя, не усовещай! – перебил его Ефим. – Голый, што святой, не боится лиха. Ты б лучше то же самое казал Котляревскому та старшинам.
– Верно! – поддержали Полового несколько голосов.
Протоиерей покосился на Ефима, умолк.
– Старшины да наше полковое начальство нас в походе грабили, а Котляревский да его братия наших матерей да семьи притесняли! – выкрикнул кто-то.
– Полковник да вот отче, – Дикун кивнул в сторону Пузыревского и Порохни, – в смуте нас обвиняют…
Пузыревский встал.
– Не так вы поняли меня! – прохрипел он. – Я вел речь о том, что вам свои жалобы государю надлежит изложить. Он вас в обиду не даст и сам примерно накажет ваших обидчиков…
– Дозволь, пан полковник!
Толпа расступилась, пропустив старого, седого казака со слезящимися глазами и дряблым, изрезанным мелкой сеткой морщин лицом.
– Давай, давай, Калита! – дружелюбно зашумели черноморцы.
Опершись на сучковатую палку, старик изучающе всматривался в Пузыревского. Тот поежился под этим пронизывающим взглядом.
– Глянь, – старик указал на казацкий лагерь, – черноморцы поднялись. А отчего они взялись за оружие? Думаешь, от жиру? От жиру только собаки да паны бесятся…
– Крой, дед! – кричали казаки.
– Все вы одним миром мазаны, что наши старшины, что и ваши москальские паны! – Дед Калита кончил так же неожиданно, как и начал, отошел в сторону и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.
Шум стих. Снова заговорил Пузыревский. Правый глаз у него нервно подергивался, и казалось, полковник подмаргивает кому-то.
– Вот он, – Пузыревский указал на деда, – обвиняет всех, а, спрашивается, кто из вас жаловался батюшке-царю на своих обидчиков?
Казаки молчали. Пузыревский сам ответил на вопрос:
– Никто!
Молчавший до этого Шмалько положил руку на плечо Пузыревскому.
– Хватит нам, пан полковник, сказки казать, мы теперь своей головой подумаем. – И тут же, обращаясь к рядом стоящему казаку, приказал: – Выведи пана полковника с отцом святым отсюда.
Черноморцы расступились, пропустив Пузыревского и Порохню. Дождавшись их ухода, Дикун снова обратился к казакам:
– Так вот как, браты, предлагает нам полковник избрать послов в Петербург, к царю, чтобы они ему про обиды наши рассказали.
Кто-то нерешительно выкрикнул:
– Можно послать!
– Никуда! Не треба!
– Послать!
– К черту на рога!
– Послать! Попытать можно! – И толпа недружно подхватила: – Та послать! Хай будет так!
Некоторые переминались с ноги на ногу, другие невозмутимо попыхивали люльками.
– Дикуна послать! – начали выкрикивать черноморцы своих кандидатов.
– Шмалька! Осипа Шмалька!
– Чуприну!
– К черту твоего Чуприну! Собакаря и Полового лучше!
– Маковецкого!
– Не надо Маковецкого, – замотал головой Калита. – Он до чужих жинок охочий.
По кругу снова раскатился хохот.
– А ты, дед, давно таким постником стал? – спросил Ефим.
– Цыц, охальник! – замахнулся на него дед костылем. – Жеребцы бесстыжие.
Долго не стихал смех. Наконец снова стали выкрикивать:
– Швыдкого!
– Панасенко!
– Малова! Леонтия Малова! – закричало человека три, и тысячеголосая толпа дружно подхватила:
– Малова! Малова!В это время Леонтий Малов возвращался из Кореновской.
Подъезжая к Екатеринодару, издали увидел волнующееся людское море и сердцем почуял недоброе.
Пустил коня в намет. Под копытами стлалась пыльная трава. С испугом выпорхнул и затрепетал в воздухе жаворонок.
Вот и лагерь. Шумит, волнуется круг. Малов осадил коня, соскочил с него и, расталкивая казаков, пробился в середину.
– Зачем круг созывали? – взволнованно спросил он у Дикуна.
Тот коротко рассказал о предложении Пузыревского.
– Что вы ему ответили?
– Та решили послать. Уже и депутатов выбрали. Всего пятнадцать человек. Ты, я…
Леонтий побледнел, шагнул к Дикуну, задыхаясь, спросил:
– И ты, ты согласился?
Стоявшие поблизости замолкли. Постепенно весь круг затих. Все не отводили глаз от Дикуна и Малова. Федор пожал плечами:
– Попробуем. Спрос не ударит в нос. Выслухаем еще, что нам царь скажет… – И глядя на гневное лицо Леонтия, удивился. – А ты это чего зажурился? Пока мы не вернемся, казаки по куреням не разойдутся…
Неожиданно Малов повернулся к нему спиной, выкрикнул:
– Что ж это?! Други мои верные! – И вновь к Дикуну: – Что ты делаешь, Федор? Продадут нас паны, продадут! Не вернуться нам из Петербурга, ни одному не вернуться! Там на всех хватит темниц… И петли на всех найдутся… Добрые, крепкие петли… – Он решительно вскинул голову. – Уйду я от вас… И буду биться с панами! – он окинул взглядом помрачневших казаков: – Кто со мной?
Митрий шагнул к нему.
– Бери меня!
– И я с вами! – раздался голос откуда-то из задних рядов, Леонтий глянул поверх голов. К нему протискивался Андрей Коваль.
«Значит, не один! Нашлись друзья». И теперь уже спокойнее, но с болью проговорил:
– Прощевай, Федор, и вы, други! Не гадал, что опутают вас, как паук муху.
Малов прошел меж расступившихся казаков. И никто не пытался остановить его.
Вот Леонтий ухватил коня за повод, вот легко перекинул сильное тело через луку седла и, уже трогая коня, крикнул:
– Эх вы, дети малые! Не сносить вам голов!
И потянулись вслед за Маловым сначала те, кто пришел с ним на Кубань из Закавказья, а потом черноморцы. Несколько сотен увел он с собой.
И долго еще видели, как на запад, к низовьям Кубань-реки, удалялись те, кто не поверил словам полковника Пузыревского.Глава IX
В большой бревенчатой избе, за сосновым столом чинно уселись черноморцы.
Молодая крестьянка ухватом вытащила из печи чугун со щами, поставила на стол. У печки под потолком в деревянной зыбке лежало дитя.
Достав деревянные ложки, казаки, не торопясь, соблюдая очередь, принялись за долгожданный ужин.
– А где ж хозяин твой? – прожевывая, спросил Ефим.
Скрестив красные, грубые руки, крестьянка ответила:
– Оброк барину повез, третью неделю… Все ждем… Мы, чай, крепостные…
Поев, казаки вышли из-за стола и, перекрестившись на иконы, тут же, на полу, улеглись спать. Вскоре раздался храп. Только Федору не спалось. Он ворочался с боку на бок и, наконец, не выдержав, встал, сел к столу. Луна тускло освещала прокопченные стены избы. Блики ее купались в жбане с водой. По стене спустился таракан, деловито пробежал по столу, остановился и, поводив усами, направился к подоконнику. Заплакал ребенок, хозяйка слезла с печи, нагнулась над зыбкой.
Федор смотрел на женщину потеплевшими глазами и вспомнил Анну. Коротки кубанские летние ночи, а сколько счастья они могут дать! Столько, что на всю жизнь хватит…
