Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

— Да нет же! Это всё ерунда. А вот у твоей бабушки заклинание было классное! — И Карина с таинственным лицом зашептала скороговоркой:

Восемью пальцами, двумя ладонями, Гривой лошади Саргисовой, Тем жезлом ли Моисеевым, Тем копьем ли свят-Егория, Той ли верой свят-Григория, Богоматери святым млеком…

Самсут почувствовала, как ее охватывает самая настоящая жуть — но бабушка Маро на стене все так же слегка улыбалась беспечно и ласково.

— А вот дальше не помню, — вздохнула Карина. — Думала, может, ты знаешь?

— Нет, — с искренним сожалением ответила Самсут. — А ведь надо все это обязательно помнить. И помнить всех, тогда и нам будет лучше и легче. А Саргис — это кто?

— Как? За Саргиса замуж идешь, а не знаешь! Вай! Саргис, Сумка — это святой Сергий, вот кто!.. А вообще я давно хотела тебе сказать. Помнишь про таинственную лампаду?

— Нет, и про лампаду не помню, — окончательно смутилась Самсут.

— Тоже Маро Геворковна рассказывала. Что, мол, горит в горах Арагаца загадочная лампада. Кто уж ее зажег, не помню, то ли сам Господь Бог, то ли Григорий Просветитель, но дело в том, что увидеть ее может только чистый сердцем. Так вот, ты, Сумка — как та лампада: к тебе только чистые душой люди тянутся… Настоящая ты, Самсут, живая.

Самсут счастливо покраснела от такой, по ее мнению, совершенно незаслуженной похвалы и поспешила перевести разговор на другое.

— Послушай, а что же у нас на свадебном столе разве никто хаш не сделает? Ведь если по-армянски, то…

— Вон что вспомнила, джан, — хмыкнула Карина. — Так ведь хаш должен делать глава семейства, да и то по субботам. Это, как я понимаю, чтобы все могли похмелиться и достойно закусить.

— А знаешь, мне тут один старичок рассказал… — начала Самсут.

— Какой старичок, тот самый, который нового русского с «мерседесом» построил?

— Нет, того я с тех пор больше не видела. Другой. Мы как-то случайно разговорились в очереди в аэропорту и он рассказал мне легенду про то, как родилось блюдо.

— Да что ты?!

— Ага! Представляешь, давным-давно у одного богача было три сына. Все они были толстые и постоянно болели всякими болезнями. А у бедняка, что жил напротив, было шесть сыновей, все тощие, и никто ничем не болел. Ну, вот богач однажды вызывает этого бедняка, и спрашивает: «Как это так получается, Саркис-ага, мои дети едят самую жирную и хорошую пищу и постоянно болеют, а твои гложут одни кости, а здоровы как быки?»

— Дурак какой этот богач, право слово, — проворчала Каринка. — Сегодня любому известно, что от жирной пищи один вред.

— Так это сегодня, а тогда в древности, — продолжала Самсут, — никто не знал ничего этого.

— Как не знал! Небось бедняк этот ему и объяснил.

— Да, бедняк и объяснил, — подтвердила Самсут, — и стали с тех пор богатые армяне…

— Хаш готовить, — рассмеялась Карина. — Тьфу, ерунда какая, прости Господи!

Так они и проболтали бы до утра, если бы Карина вдруг не спохватилась и не сказала, что надо спать, поскольку день завтра предстоит тяжелый.

— Знаешь, как говорят, самое трудное — это быть невестой на собственной свадьбе! Так что спи.

И они заснули, а фонарь все светил в незашторенное окно.

И старый портрет улыбался, не смыкая глаз и храня их сон…

И вот теперь Самсут стояла перед зеркалом, а над ней колдовали Карина и старая Сато. Карина нервничала и уже окончательно замучила бы Самсут, если бы не мудрое спокойствие старухи.

— Разве ж так невесту к алтарю собирают? — тихо говорила она. — Каждое движение значенье должно иметь, во всем смысл должен быть. Ведь прелесть такого костюма в чем? — учила она, поправляя на Самсут длинную белую рубашку и протягивая взятый из рук Карины длинный, открытый на груди и с разрезами по бокам архалук. — В том, что он всех красит, кто замуж идет: и девочку тоненькую, и зрелую женщину. Вот так, повернись, внучка. А теперь давай сначала шарф, чтобы талию обрисовать, а поверх нее пояс серебряный… Что ты мне даешь, вай! — вдруг нахмурилась она. — Это разве пояс?! Это веревка, на которую только барана привязывать! — старуха тяжело встала и ушла в отведенную ей бывшую комнату Маро.

Самсут и Карина переглянулись.

— А ты сама-то знаешь, как во все это одеваться?

— Вроде, знаю… — неуверенно протянула Карина. — Давай попробуем, нам все равно ничего не остается.

Но только она стала безуспешно пытаться повязать Самсут пояс, из комнаты вновь выплыла Сато, неся в руках нечто сверкающее и скользящее.

— Вот тебе пояс — мой подарок. Его мне брат купил, когда замуж собиралась, еще в Александретте. Но не могла я поменять брата на яра, а тебе никого менять не надо, джан. Пусть твой будет, в память о Самвеле…

— О, бабушка! — только и прошептала Самсут, и на талию ей лег легкий, чеканный, отливавший всеми цветами радуги серебряный пояс. И тотчас в фигуре новоиспеченной невесты появились и законченность, и грация.

— А теперь голова! — и голову Самсут облек тонкий шелковый платок под названием пали, который Карина раздобыла у кого-то в общине. Платок был старинный, расшитый мелким цветочным узором и обрамленный кружевами, которым возраст придавал благородный цвет слоновой кости. Потом Сато подала ободок с вышитой лентой, прижавший платок, который лег, как влитой. На шею, холодя, опустилось давно приготовленное тяжелое, и так же, как и пояс, серебряное ожерелье Маро, тоже единственное, что осталось у нее от родителей.

— Славное ожерелье, — оценила Сато. — Старое, сразу видно работу мастеров с берегов Ерахса! — с этими словами величественная старуха снова поднялась, ушла в комнату и, вернувшись, обрызгала Самсут водой изо рта. — Это чтобы каджи 30 не тронули, святой водой с Афона ограждаю тебя.

Наконец, Самсут смогла посмотреть на себя и сама — и на нее глянула из зеркального проема какая-то незнакомая прекрасная женщина, в больших глазах которой светились надежда, благодарность и любовь.

Вошедший в комнату Габузов только ахнул.

Все близлежащие к Армянской церкви Святой Екатерины места были заполнены машинами и любопытствующими, а уж во внутреннем дворике было и вовсе не протолкнуться. Стоял глухой сдерживаемый говор на множестве языков, и выходившей из машины под руку с Габузовым Самсут показалось, что они словно бы окунулись в какой-то странный древний мир смешения языков, в котором сама она — единственная и несравненная владычица. Из глубин памяти неожиданно всплыли строки старинного церковного песнопения, которое Маро изредка напевала. Бабушка и сама-то его слышала лишь в глубоком детстве, когда еще со своей матерью ходила в церковь.

— Тайна глубокая, непостижимо ты безначальна! Ты украшаешь горние царства, словно предвестие недоступного света. Ты украшаешь великою славой и блескомВоинство сил светоносных…

До начала церемонии оставалось еще немного времени. «Безлошадные» гости, которых здесь было большинство, спешили избавиться от свадебных подарков, дабы войти в храм с пустыми руками и с открытым сердцем. На правах шафера, Толян решительно отсек дарителей от брачующейся пары и приказал складывать дары в багажник свадебного лимузина — к машине тут же выстроилась немалая очередь. Заядлый курильщик Матос, потянул без пяти минут зятя за рукав, предлагая «пыхнуть по последней холостяцкой». И хотя Сергею очень не хотелось даже на несколько минут расставаться со своей возлюбленной, желание отца было законом. Да и нервишки, в общем-то, тоже требовалось слегка успокоить.

Ошеломленная, близкая к полуобморочному состоянию невеста, не успевала принимать поздравления и поцелуи — родные, знакомые, незнакомые лица мелькали перед ней словно в калейдоскопе. Самсут не успевала их запоминать, поскольку в эту минуту она не чувствовала ничего, кроме переполняющего ее неправдоподобного, безбрежного чувства счастья.

— Царю что дам я, с ним что схоже, с его зеленым солнцем схоже? Не гамаспюр ли, что не вянет, не вянет, с этим солнцем схоже?

Самсут вздрогнула, услышав некогда запавшие в сердце строки, и обернулась в сторону их произносящего. После чего вздрогнула снова: перед ней стояла та самая блаженная старуха-армянка с печальными глазами мадонны. В руках у нее был маленький букетик фиалок, которые она протянула невесте.

— Это вы?! — прошептала потрясенная Самсут. — Я… Я столько дней и ночей думала о вас. Я… Я даже не знаю, как вас…

— Тсс! — тихо произнесла блаженная и приложила сухонький старческий палец к губам. В следующую секунду этим же пальцем она молча указала в сторону свадебной машины. Самсут обернулась: какой-то мужчина, отстояв свою очередь, аккуратно присовокупил к растущей горе подарков небольшую белую коробку, перевязанной алой, цвета крови лентой, и, продираясь сквозь гостевую толпу, быстро зашагал прочь, в сторону Невского. Близоруко всмотревшись, Самсут явственно разглядела знакомый шрам на правой скуле.