Стилист - Геннадий Борисович Марченко

минут. Всё это время она молчала, а когда я спросил, кто бы мог быть этим доброжелателем, с неохотой ответила:

— Догадываюсь, кто, почерк — то знакомый. Но тебя это не касается, не бери в голову, я сама разберусь.

Не успели мы прийти в «Чародейку», как Антонина вызвала к себе Татьяну. Та с пунцовым лицом и перекошенным ртом вылетела из её кабинета уже минуты через три, и сразу помчалась в туалет. Оттуда вышла уже в более — менее нормальном виде, и до конца смены ни проронила ни слова.

21 декабря, как и обещала Антонина, я получил аванс и премию от министерства, сразу почувствовав себя чуть ли не миллионером. А два дня спустя мы с Леной стояли у служебного входа в Дом культуры завода «Каучук». Сверху неторопливо падали крупные хлопья снега, а мы поедали друг друга влюблёнными взглядами, совершенно забыв, зачем, собственно, сюда пришли. Я гладил пальцами её щеку, заправляя под платок длинный локон, провёл указательным пальцем по линии её губ, а она, сняв варежку, положила свои пальцы на мои, и получилось, как — будто целовала тыльную сторону моей ладони. И только когда на крылечке появилась Белла Ахатовна, мы вспомнили о цели нашего визита.

— Здравствуйте, товарищ Бестужев! О, да вы уже все в снегу, заходите быстрее!

Дымя папиросой, провела нас мимо вахтёра, повела по коридору.

— Как вас, кстати, зовут? Алексей? А вашу очаровательную спутницу?

Представил Лену, та в этот момент, кажется, от нахлынувшего счастья не могла произнести ни слова.

Ахмадулина, одетая в чёрное платье ниже колен и такого же цвета туфли на невысоком каблуке, повела нас дальше по выстеленному линолеумом коридору.

— Ничего не успеваю, — жаловалась она на ходу. — Мне выходить через десять минут, а на голове настоящий бардак. Боюсь, выход придётся немного задержать. А вас я попрошу Эльдара куда — нибудь усадить, он найдёт для вас пару стульев.

Кто такой Эльдар, я не стал спрашивать, а волосы поэтессы и впрямь представляли собой весьма хаотичное нагромождение. В этот момент я едва не ударил себя по лбу:

— Белла Ахатовна, так я же могу вас привести в порядок!

Она оборачивается и задумчиво смотрит на меня, кусая нижнюю губу.

— А ведь действительно… Алексей, я буду вам очень обязана.

Она ведёт нас в комнатушку, выделенную ей под гримёрку, садится перед зеркалом. Жаль, под рукой нет привычного хотя бы по «Чародейке» набора инструментов, но и имеющихся здесь расчёски, баллончика лака и заколок хватит, чтобы создать на голове поэтессы вполне адекватное и даже симпатичное сооружение.

— Не хочу вас обижать, предлагая деньги, — говорит Ахмадулина.

Она берёт из стопки небольших книжек на столике один экземпляр под названием «Уроки музыки», раскрывает и начинает подписывать.

— Для Алексея и Елены, если можно, — подсказываю я.

Она так и пишет: «Алексею и Елене на добрую память от автора»

И тут же четверостишие:

В твоей руке моя рука

Завязли мы друг в друге прочно

Любовь меж нами на века

До гробовой доски уж точно

И снизу автограф.

— Экспромт, — изображает подобие улыбки поэтесса, хотя с её опущенными уголками губ улыбка кажется какой — то печальной.

— Спасибо вам огромное, Белла Ахатовна!

Вот и Лена в себя пришла, стоит, прижимая томик стихов к груди, словно боясь, что его у неё отнимут. На лице счастливая улыбка (всем улыбкам улыбка), глаза светятся. Ну и мне хорошо, что моей девушке хорошо. А тут ещё без стука в дверь появляется какой — то чернявый тип, на вид лет на десять моложе поэтессы, говорит с лёгким акцентом.

— Белла, ну ты что так долго? Зрители волнуются.

— Эльдар, не могла же я выйти на сцену с растрёпанными волосами. Хорошо, что молодой человек выручил, а то бы я ещё минут десять возилась.

Тип смотрит на меня исподлобья, однако ничего не говорит и сопровождает Ахмадулину на сцену. Мы уже не успеваем протиснуться в зрительный зал, да и поэтесса о нас, похоже, успела забыть. Она вся там, на сцене, и душой и телом, со своим верным и преданным зрителем, и нам ничего другого не остаётся, как наблюдать её выступление из — за кулис.

Кошусь на Лену. Её глаза сверкают счастьем, она впитывает, пропускает через себя каждую рифму, каждое слово своего кумира. Слегка обнимаю её за плечо, она прижимается ко мне, продолжая неотрывно смотреть на сцену, и сжимая пальцами подаренный томик стихов. Как же мало надо неизбалованному роскошью советскому человеку для счастья, вздыхаю я про себя. А с другой стороны, чистые помыслы, вера в светлое будущее, браки не по расчёту, а по любви… Во всяком случае, у подавляющего большинства граждан 1/6 части суши.

После вечера поэзии провожаю счастливую Лену до её подъезда, благо что от ДК идти минут двадцать. Книга в сумочке, от осторожного предложения взять сборник себе я гордо отказался, заявив, что не фанатею так от творчества Ахмадулиной, да и вообще какого — либо поэта. Она спросила, что такое «фанатеть», пришлось объяснять. На прощание целуемся минуты три, не можем оторваться друг от друга, после чего в квартиру поднимается одна, так как с дочкой сидит Любовь Георгиевна, а утром Лене вести Наташку в детский сад.

В общагу возвращаюсь за час до закрытия дверей. Вахтёрша Лидия Андреевна встречает меня криком:

— Алексей, ты где ходишь?! Родители твои нашлись!

— В смысле? — спрашиваю я, толком не осознавая, что бабушка имеет в виду. — Какие родители?

— Твои родители, балда! Они в гостинице… щас, вот, — она протягивает мне бумажку с адресом. — В общем, приходили с участковым, а тебя нет. Сказали, завтра утром придут, чтобы никуда не уходил.

— Мне на работу так — то, — всё ещё туплю я.

— Позвонишь, отпросишься. Я обещала проследить, чтобы ты был здесь.

Поднимаюсь в свою комнатушку. Размерами больше похожую на собачью конкуру, и постепенно охреневаю. Откуда здесь могли взяться мои родители, они же сами ещё в 1973—м чуть ли не пешком под стол ходят. Всю ночь не сплю, ворочаюсь, утром встаю злой и невыспавшийся, с красными, воспалёнными глазами. Смотрю на циферблат «Зари» — ещё и 7 нет, подвожу завод. Не знаю, чем заняться, иду на кухню нашего отсека, ставлю на огонь чайник. Щедро насыпаю в заварочный чайничек из пачки «36—го», заливаю кипятком, жду, пока настоится, наливаю в эмалированную кружку и пью с сухарями. За окном постепенно светает, просыпаются соседи, я возвращаюсь в свою комнатушку, валюсь на заскрипевшую пружинами кровать и неожиданно засыпаю.

Просыпаюсь от стука в