Союз летящих - Завацкая Яна

— Ты ведь рискуешь, полковник, — тихо сказала девушка. Лисицын пожал плечами, как будто она могла его видеть. А может, и видела?

— Ничего не поделаешь. Мы оба рискуем, и ты, и я. Но мне давно бояться нечего. Я свое отбоялся.

— Я тоже, — сказала Алейн.

Валик позвонил прямо в институт. Алена, как назло, уже закончила практику со студентами — и ее сразу позвали. Услышав голос Валика, она задрожала внутри.

— Ты считаешь, что ведешь себя порядочно? — спросил он, едва поздоровавшись.

Это после того, как они вот уже три месяца не общались, не встречались, и Алена решила было, что все, что наконец-то прошлое осталось позади, и можно как-то жить дальше…

— Что тебе нужно? — спросила она холодно. В самом деле, что? Она не понимала. На квартиру она не претендовала с самого начала. Так и жила с Дениской в общаге в Петергофе. Родители Валика были довольны — наконец-то избавились от наглой провинциалки, по их мнению, стремящейся захватить хорошую ленинградскую квартиру. Никаких имущественных претензий Валику не предъявляла. Даже алименты, в то время, когда они еще были нужны Дениске — даже и тех он не платил. Конечно, с аспирантской стипендии много не заплатишь, а подрабатывать Валик в жизни не станет. Но Алена и не боролась за алименты. С Валиком бороться — себе дороже выйдет.

Она вообще толком не умела бороться.

"Борьба" в ее представлении была чем-то вроде борьбы Молодой Гвардии против немецко-фашистских оккупантов. Когда стреляют, по ночам расклеивают листовки, а попав в плен, мужественно выдерживают пытки и перед расстрелом кричат "Да здравствует Советская власть!" Ну или что-нибудь в этом роде.

Ей никогда не приходило в голову, что бороться надо за себя, за свое место в жизни, за деньги, за квартиру… Все это ей давалось и так, бесплатно. Само по себе. Она не боролась — просто увлекалась наукой, увлеченно работала, училась, и потому оказалась сначала в ЛГУ, потом среди лучших выпускников, теперь — среди самых перспективных молодых ученых… За это не нужно было бороться. И с Валиком бороться она даже не собиралась. Таких людей считать врагами — значит, унижать себя.

Если бы он еще мог оставить ее в покое…

— Что мне нужно? Ты еще спрашиваешь? — спросил он трагическим тоном.

— Мы, кажется, уже почти год, как разведены…

— Ну и что? То есть ты испоганила мне всю душу, выбросила меня, как грязную тряпку, а теперь…

— Минуточку! Кажется, это ты ушел?

— Да, теперь ты можешь использовать формальные поводы, чтобы меня обвинять. Да, я подлец, сволочь, негодяй. Бросил жену с больным ребенком. А ты святая… Правда, деталей никто не знает…

Она хотела спросить, каких именно деталей, но вовремя сдержала себя. Этого он и ждет.

— Слушай, Валя, у меня мало времени. Я на работе. Давай — что тебе нужно? Ты зачем звонишь?

— Нам надо встретиться, — сказал он. У Алены что-то противно заныло внутри, в районе солнечного сплетения.

— Зачем?

— Я хочу с тобой поговорить.

— Слушай, — у нее все плыло перед глазами. Знакомо. С родов начались какие-то проблемы с кровообращением, и похоже, скоро опять грядет "она, непобедимая болезнь гемикрания", — у тебя же была вроде какая-то Марина? Что она?

— А это тебя касается?

— Нет, но…

Опять знакомое наваждение. Разговор надо просто прекратить. Бросить трубку. Но она почему-то не может этого сделать. Затягивает. Валик обладал этим удивительным свойством. Общение с ним, каким бы невероятно тягостным и мучительным оно ни было, затягивало в сеть, из которой просто уже не вырваться. В былые времена они могли ночами выяснять отношения… ходить по кругу, оскорблять друг друга, нести уже совсем какую-то чушь… и не были в силах остановиться.

— Ладно, Алена, давай уже не будем поминать прошлое. Это неважно. Нам надо с тобой встретиться. Это по поводу холодильника, во-первых, мама спрашивает… Ну и вообще поговорить.

— Хорошо, — сказала она покорно. Все равно ведь не отвяжется, — где встречаемся? Хорошо, на площади Восстания. Нет, так рано я не могу. В семь, хорошо.

Она с облегчением положила трубку. К столу тотчас подскочил Костя.

— Слушай, ты, говорят, статью пишешь про новый маркер у полевок?

Алена мгновенно забыла о Валике. Улыбнулась.

— Да, пишу.

— Покажи?

Алена вытащила из папки распечатку. Костя хмурил брови, шевелил губами и водил пальцем по графикам.

— То есть ты думаешь, что это антропогенное влияние?

— Суди сам, — пожала плечами Алена, — в других популяциях разнообразие аллелей значительно больше. Ареал же этой популяции — сам видишь, практически в черте города. По-моему, логично? Евгений согласен.

— Да уж, Евгению должно понравиться! Поди уже предложил статью в соавторстве… — предположил Костя.

— Вообще да, но на самом деле это наброски. Я хочу сначала набрать больше экспериментального материала по ДНК…

На лестнице звенела гитара. Алена замедлила шаги, прислушалась. Пели не обычного Цоя или Нау, а старенькое, неожиданно ласкающее слух — Макаревича. Юношеский козлетон вполне соответствовал оригиналу, хотя артистизма автора этому исполнителю не доставало.

Скорей бы уж полночь, и вот -

закрыт ресторан.

Домой от табачного смрада и винных луж.

Сегодня ее опять

Провожал капитан.

По-моему, она врет -

Он ей совсем не муж…

Алена вздохнула, вздернула голову — она же все-таки преподаватель — гордо прошла мимо группы юнцов, рассевшихся на лестнице. Волосатые, в джинсах-варенках — теперь это модно… Она вспомнила о предстоящей встрече с Валиком. Проверила себя — не осталось ли к нему хоть каких-то чувств?

Нет. Они были раньше, были очень сильными, несмотря ни на что, и она с удивлением обнаруживала, что может простить и предательство, и слабость, и никчемность, что все это неважно, потому что это Валя, это родной, свой, единственный человек… Ну слабый, подумаешь. Ну и что?

Но они, эти чувства, исчезли сразу, как по взмаху волшебной палочки, в несколько часов, когда она сидела у маленького, совсем маленького, игрушечного, ненастоящего на вид гроба.

Теперь она спрашивала себя с удивлением, что нашла в Валике, и чем он так уж поразил ее воображение.

Такой же, как вот эти парнишки. Стандартный. Не напрягающий себя ни чтением, ни мыслью, ни трудом. Любимый сын энергичной мамочки. Как она могла этого не видеть раньше?

Алена вышла из здания, и багрово-красное резануло по глазам, новый плакат; она безразлично скользнула по нему взглядом, но содержание успело дойти и неприятно царапнуть — "совсем уже". Фон цвета венозной крови был перетянут несколькими рядами колючей проволоки, а поверх латинскими буквами накорябано "Sojus neruschimyi". Хорошо выполненный, типографский транспарант, ровно на том же месте, где уже давно было привычным замечать, не прочитывая, всяческие "единства партии и народа" и "перестройка, ускорение, гласность".