Возьми удар на себя - Фридрих Незнанский

Валентин замер под взглядом матери, как замирал всегда, с самого детства. Приоткрыл рот и неуверенно кивнул:

— Ты думаешь…

— Я знаю! — отрубила Инна Георгиевна. — Кончика твоего мизинца не стоит, ясно тебе? Запомни это раз и навсегда! Белобрысая, омерзительная тварь она — вот кто! Нашел же ты, сынок, в кого влюбиться — с твоей-то внешностью!.. Да ты не просто симпатичный парень, ты — красавец!

— Я не люблю ее больше. — Он улыбнулся матери, очень робко, с трудом. — Мне даже кажется, я ее… ненавижу, вот!

— Конечно, не любишь, конечно, ненавидишь, а как же иначе? Да за такие слова…

— Я ей отомщу! — Он резко оттолкнулся от материнских колен и поднялся на ноги.

— А вот это — лишнее. — Она обеспокоенно посмотрела на сына. — Плюнь — этого вполне достаточно. Да и каким образом ты собираешься мстить?

— Не знаю, — искренне ответил Валентин. — Но если бы представился счастливый случай, отомстил бы обязательно… Мама, меня в жизни никто так не оскорблял!

Валентин Кошечкин и думать не думал, что упомянутый случай предоставится ему совсем скоро. Сказал он это просто так, от обиды. Очень глубокой обиды: всю жизнь, начиная с первого класса школы, он был сыном завуча, обижать его, даже если он того заслуживал, никто из ребят не рисковал. Все знали, что Кошечкина — особа мстительная, а уж за своего обожаемого сыночка кому хошь голову оторвет. Вон, учителя — и те не рисковали ставить на редкость тупому в учебе Вальке двойки, со вздохом вписывая во все ведомости хилые трояки.

Наверное, Катя Пояркова была первым в мире человеком, посмевшим оскорбить Валентина. А если учесть, что после окончания школы он сделался руководителем фотокружка здесь же, под материнским крылышком, занявшись единственным делом, которое любил и которое у него действительно получалось, Катя была не только первой, кто посмел его обидеть, но наверняка и последней… Во всяком случае, на ближайшие годы.

Развязка

Александр Борисович Турецкий с невольной неприязнью посмотрел на физиономию молодого человека по фамилии Кошечкин. Парень, с его точки зрения, был на редкость неприятным типом: неужели Яковлев прав, и у Кати Поярковой, судя по снимкам, очень симпатичной девушки, действительно с ним что-то было?.. Вытянутая узкая физиономия с юношескими прыщами, бегающие красные глазенки… Это какая же нужна воля к достижению своей жутковатой цели, чтобы, будучи столь привлекательной девочкой, связаться с подобным типом?..

О том, что она с ним действительно «связалась», правда, неизвестно, насколько далеко позволила зайти этим отношениям, Саша уже знал. И знал, в том числе, о внезапно настигшем Пояркову увлечении цветной фотографией.

До этого момента допрос Кошечкина вел Померанцев, задавая вопросы таким образом, чтобы о конечной цели дознания Кошечкин не догадался. Хотя, пожалуй, спроси они его в лоб, ничего бы не изменилось: руководитель фотокружка производил впечатление парня удивительно тупого, для своих двадцати лет. «Наверняка и школу-то закончил исключительно благодаря своей мамаше!» — подумал Турецкий, и тут же все присутствующие в кабинете химии, предоставленном им здешней директрисой — вялой, толстой теткой с безразличной физиономией домохозяйки, — вздрогнули, дружно повернувшись к резко распахнувшимся дверям: упомянутая мамаша оказалась легка на помине.

Александр Борисович, едва увидев эту женщину на пороге, ни на мгновение не усомнился, что перед ним Кошечкина собственной персоной: мать и сын, если не считать рост, очень походили друг на друга. Но основная разница заключалась, пожалуй, во взгляде. Не потому, что маленькие глаза завуча в данный момент сверкали от бешенства. Ее ярость не помешала Саше увидеть, что взгляд у Инны Георгиевны — проницательный, в отличие от туповатого взгляда сына…

— Как?! На каком основании вы задержали Валентина?! — Распахнутая ею половина двери стукнулась о косяк, за спиной женщины мелькнули бледные, испуганные лица директрисы и их общей секретарши, потом дверь по инерции закрылась сама.

— Так! — Турецкий резко поднялся из-за учительского стола, за которым сидел рядом с Померанцевым и Володей. — Немедленно покиньте комнату! Иначе и вашего сына, и вас мы действительно задержим!

Он отлично знал, как нужно разговаривать с такими людьми, как Инна Георгиевна: об этом подумал Валерий, не успевший среагировать на разгневанную мамашу и с удовлетворением отметивший, как та замерла, словно споткнувшись о невидимую преграду, уставившись на драгоценного Сан Борисыча, словно на невиданное доселе чудо.

— Я… — Она судорожно сглотнула и совсем другим тоном произнесла: — Простите… Я думала…

— Повторяю, выйдите из помещения и не мешайте процессу дознания! — Турецкий оставался непреклонным.

— Да, но я думала, что смогу быть полезна…

— С вами мы побеседуем в свой черед!

Инна Георгиевна с беспокойством глянула на сына, но больше не проронила ни слова. И, круто развернувшись, действительно вышла из кабинета химии.

— Продолжим, — вздохнул Валерий, взглянув на Кошечкина, сидевшего втянув голову в плечи, с перепуганным видом. — Итак, по вашим словам, Екатерина Ивановна Пояркова, увлекшись цветной фотографией, попросила у вас специальный проявитель для цветных пленок, и вы ей его дали… Все верно?

— Так я ей свой дал, не казенный! — всполошился неожиданно Валентин. — В школе его не закупают, я сам, за свои деньги…

— Что, и администрация школы вам никак не компенсировала эти затраты? — усмехнулся Валерий.

— Премию раз в квартал выписывали… — Кошечкин обеспокоенно покосился на дверь. — Я ведь много снимал, честно, снимал… И учеников лучших, и для стенгазеты каждый месяц, и на природу с членами кружка ездили… Тоже снимали.

— И что же Пояркова? — подал голос Яковлев. — Много наснимала цветных фотографий?

— Не знаю… — Валентин нахмурился. — Я ни одной не видел… Она проявитель на другое извела…

В кабинете на некоторое время замолкли все, и после небольшой паузы вопрос задал уже Александр Борисович, предварительно предупредив Валерия взглядом, который тот прекрасно понял.

— А почему вы так думаете?

— Про что? — Кошечкин посмотрел на Турецкого с опаской: этот молчаливый дядька, сверливший его взглядом как шилом, ему сразу не понравился.

— Про то, что Пояркова «извела», как вы выразились, фотопроявитель на другое?

— Да видел я…

— Что именно и когда?

— Не помню когда, давно уже… Еще до того, как она отдыхать уехала… Они с Мишкой сюда ночью влезли, опыты какие-то делали, а я увидел…

— Вы что же, ночью были здесь?

— Мы с Катей в клубешник ходили, а я, когда поздно возвращаюсь, чтоб маму не беспокоить, ночую здесь… Охрана знает…

— Расскажите поподробнее, — сухо произнес Турецкий.

— Да как… тут и рассказывать нечего, правда, я тогда удивился… — Он задумался и наморщил узкий, покрытый красными пятнами лоб. — Ну, значит, я лег, но уснуть не мог, все про нее думал, думал тогда, что мне повезло!

В глазах Кошечкина мелькнула обида, потом он зло поджал губы.

— Дальше, — поторопил его Валерий.

— Дальше я, раз уснуть не мог, решил пойти с Васькой… Это наш охранник, он тогда дежурил, пойти побалакать. Тем более у него всегда пиво в запасе. Иду — гляжу, в этом кабинете свет горит — ну, думаю, либо маман, либо наша вторая химичка выключить забыли! Захожу — никого, а в лаборатории голоса…

Упомянутая Кошечкиным лаборатория сообщалась с кабинетом химии еще одной дверью, находившейся за спиной следователей.

— И вы не побоялись туда заглянуть? — с сомнением спросил Турецкий.

— А чего бояться-то, если я Катькин голос узнал? — вытаращился на него Валентин. — Ну и зашел туда, конечно. А она как раз какие-то реактивы в колбе смешивала… Не знаю какие, я давно школу кончал, так не определю…

— Пойдемте-ка с нами, покажете, как это было, где кто стоял, — Александр Борисович поднялся из-за стола и шагнул к двери, ведущей в лабораторию.

Лаборатория оказалась довольно просторной, вытянутой в длину комнатой, напоминавшей все школьные химлаборатории в мире: запертые шкафы с какими-то баночками, видневшимися сквозь их стекло внутри, длинный стол, уставленный стеклянными колбами, колбочками и пробирками, в середине которого высилось устройство, больше всего напоминавшее самогонный аппарат; маленькая газовая плита и вытяжка в углу, сейф в другом…

— На том конце они стояли, — ткнул пальцем в дальний торец стола Кошечкин. — Я глаза вылупил от удивления. А Катя… Словом, она сказала, что вроде бы они с Мишкой эксперимент проводят, чуть ли не открытие какое-то вроде бы она сделала… Я точно не помню, товарищ следователь!

Он страдальчески сморщился, а Яковлев, неслышно просочившийся в лабораторию вслед за Кошечкиным и следователями, негромко поинтересовался: