Капитан Ришар - Александр Дюма

Генерал Клапаред с больными и ранеными будет оборонять Красный; этих сил вполне достаточно, чтобы сдержать врагов, рассеивающихся от одного прикосновения.

Днем Наполеон очутился между тремя армиями, которые были расположены справа от него, слева и впереди. Этим армиям стоило лишь двинуться, только соединиться, и они своими ста двадцатью тысячами солдат задушили бы Наполеона с его одиннадцатью тысячами человек! Им следовало лишь, подтянув свои батареи, стрелять в течение одного дня, и они раздавили бы французов! Ни один не ушел бы! Но люди остались на месте, а пушки молчали.

Перед русскими стояли невидимые для самих французов грозные тени Риволи, Пирамид, Маренго, Аустерлица, Йены, Фридланда, Экмюля и Ваграма!

Понадобилось три года, чтобы стала понятна уязвимость этого второго Ахилла, нужна была Англия, этот яростный враг, чтобы вонзить кинжал ее horse-guards[14] в сердце умирающего льва; понадобилась большая лощина под Ватерлоо, чтобы похоронить императорскую гвардию!

Наконец заговорили пушки; это было в тылах, в Красном. Враг, не трогавший Наполеона, атаковал Клапареда.

Французы оказались окруженными со всех четырех сторон.

Конечно, это было сигналом: три до тех пор выжидавшие армии в свою очередь принялись поливать французов огнем.

Но те продолжали идти вперед; примерно так же было и в Кремле — шли на огонь, посреди двух огней, — но теперь это было масштабнее.

И вдруг пылающая стена открылась, чудом пробитая Даву с его людьми!

Осталось только найти и освободить Нея.

Даву ничего не слышал о нем: он знал только, что его соратник был позади, в одном дне марша. Между тем ждать его под таким огнем было невозможно: армия растопилась бы там, как бронза в печи.

Наполеон вызвал Мортье.

Он приказал ему защищать Красный возможно дольше, ожидать там Нея, в то время как сам он откроет путь всей армии через Оршу и Ляды.

Мы уже сказали, что Наполеон был воплощением силы, а чтобы пробить сорок тысяч русских войск, проскользнувших за его спиной и вставших на пути в Польшу, пока он двигался к Смоленску, нужна была грозная военная машина.

Император с остатками Старой гвардии направляется по дороге на Красный; Мортье, Даву и Роге прикрывают отступление. Роге с Молодой гвардией, возглавившие накануне колонну в Ширкове и Малееве, на следующий день в Красном превратились в арьергард, потому что от 1-го полка вольтижеров, целого полка, который дважды бросался в атаку на русские батареи, оставалось только пятьдесят солдат и одиннадцать офицеров!

Вечером Наполеон прибыл в Ляды, на следующий день — в Оршу.

В Смоленске у него было двадцать пять тысяч солдат, сто пятьдесят пушек, продовольствие, казна; в Орше у него остались только десять тысяч солдат, двадцать пять пушек и разграбленная казна.

Это было не отступление, а бегство. Речь шла не о том, чтобы отойти, а о том, чтобы бежать.

Отправили генерала Эбле с восемью ротами сапёров и понтонёров обеспечить переправу этих десяти тысяч человек через Березину.

Вероятно, Наполеону следовало оставить Оршу, но тогда он бросил бы Нея. Наполеон был несчастнее Августа, ибо тот о своих легионах мог по крайней мере вопрошать Вара; он же о Нее спрашивал самого себя!

Всю ночь каждый час он открывает свою дверь и произносит:

— Есть новости от Нея?

При малейшем звуке на улице он открывает окно и произносит:

— Это не Ней идет?

Все взгляды обращены на север, но там не видно ничего, кроме все более и более сгущающихся рядов русских батальонов. И, напрягаясь, нельзя услышать даже грома пушек: кругом только могильная тишина; если Ней жив, он бы сражался… Ней мертв!

И, как будто эта смерть была уже свершившимся фактом, все начали повторять друг другу:

— Я видел его пятнадцатого; вот что он мне сказал…

— А я видел его шестнадцатого; вот что он мне ответил…

Наполеон же повторял:

— Ней! Мой храбрый Ней! Я не пожалею тех миллионов, которые лежат в моих подвалах в Тюильри, за моего герцога Эльхингенского, моего князя Московского!

И вдруг среди ночи сначала послышался приближающийся галоп лошади, затем раздались возгласы и прозвучало имя Нея.

— Ней? — крикнул Наполеон. — Кто принес вести о Нее?

К императору подвели молодого человека в обтрепанном синем мундире, расшитом серебром.

Наполеон узнал в нем адъютанта Евгения.

— А! Это вы, господин Поль Ришар! — произнес император.

— Нет, сир: я Луи Ришар… Мой брат Поль мертв! Но маршал жив, сир.

— Где он?

— В трех льё отсюда; он просит помощи.

— Даву! Евгений! Мортье! На помощь к Нею! Идите сюда, мои маршалы! Есть новости от Нея… Все наши потери восполнимы: Ней спасен!

Первым вошел Евгений.

— Евгений, этому доброму вестнику — крест офицера Почетного легиона.

— Вот орден моего брата, сир, — сказал молодой человек, доставая с груди крест, который он снял с мундира Поля после его смерти.

— А! Это вы, мой храбрый Луи! — воскликнул Евгений. — Полученная новость хороша, но гонец, который ее принес, делает ее еще лучше!

— Сир, — сказал входя Мортье, — я готов выступить.

— И я тоже, — сказал Евгений.

— Я старый друг князя, — заявил Мортье.

— Сир, — продолжал Евгений, — я король и требую предпочтения, полагающегося мне по рангу: никто не подаст Нею руки прежде меня.

Мортье отступил.

— Пожмите мою руку, сударь, — сказал ему император.

Мортье взял руку Наполеона и со вздохом поцеловал ее.

— Когда-нибудь я сделаю тебя королем, Мортье, и тогда ты тоже скажешь: «Я хочу!»

Через два часа Ней вошел в комнату Наполеона, и тот раскрыл ему объятия, воскликнув:

— Я спас своих орлов, поскольку ты жив, мой храбрый Ней!

Потом, обращаясь к тем, кто окружал его, он сказал:

— Господа, три часа тому назад я отдал бы триста миллионов за эту минуту радости. Бог дал мне ее даром!

XVII

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Знакомясь с описанными нами событиями, происходившими за три года до военных сцен во время Русской кампании, читатели уже побывали в личном кабинете Наполеона в Тюильри; попросим же их сейчас подождать нас там среди той печальной и безмолвной темноты пустынных дворцов их хозяев; наступило 18 декабря 1812 года — теперь они недолго простоят темными и молчаливыми.

В самом деле, в эту минуту перед будкой у ворот дворца Тюильри, выходящих на улицу Эшель, остановилась разбитая дорожная карета и в течение десяти минут безуспешно старалась въехать во двор.

Наконец, разбуженный солдатами охраны, а не стуком в ворота, привратник решился осведомиться о причине этого шума и был ошеломлен, увидев перед собой мамлюка Рустана, одетого в свою египетскую форму и через решетку кричавшему ему в нетерпении: