Выше ноги от земли - Михаил Турбин

И не хочу слышать, как твоя Саша ходит за мной след в след. – Она наконец назвала ее имя. Илья присел напротив Маши. – Нет, не смотри на меня. Просто пошли отсюда.

– Я не понимаю.

– Где у нас машина? Пошли.

Маша поднялась, уверенным шагом пошла обратно.

– Подожди!

– Где машина? Там? Ну что ты смотришь? Не могу я! Все!

Руднев стоял перед ней, запыхавшийся и растерянный. Он почувствовал себя деревом, по которому ударили топором и с которого слетели все птицы.

23

Теперь он бывал дома только ночами. Все дни его занимали поиски. Но этим вечером в лесу пошел ливень, и Рудневу пришлось вернуться раньше. Из-за того ли, что погода нарушила его планы, или из-за седьмой по счету безуспешной попытки он чувствовал сильную усталость. Это была полная опустошенность. Внутри ныло: спать! спать! спать! Он из последних сил поднимался на пятый этаж и, шаркая по ступенькам, только и мечтал забыться сном.

На последнем пролете он встретил Федора. Тот стоял у окна и слушал шум воды.

– Куришь? – спросил Руднев в шутку.

– Если бы, – ответил Федор с недовольной миной.

Они пожали руки.

– А то у меня есть…

– Так угости.

Илья сел на ступеньки и достал пачку. Федор потянулся за сигаретой.

– Я думал, попам нельзя.

– Курение – грех! – подтвердил догадку Федор. – Да и ты, кажись, не курил?

– А я и не курю, – пожал плечами Илья.

Они закурили.

– Оно не курево даже, а повод остановиться. Иногда не можешь притормозить и бежишь-бежишь, пока не сотрутся ноги. А закурил – и вроде отдохнул немного.

– Точно, – кивнул Федор.

– Но ты не привыкай, Федь. Сигареты нынче дорого стоят.

Сосед пошевелил пальцами, призывая дать ему про запас несколько штук. Руднев свернул кукиш, но потом отдал всю пачку.

– Значит, бежишь?

– Бегу.

– Ну Бог в помощь.

– Ага.

Федор курил жадно, с какой-то злостью, и сигарета его быстро сгорела.

– А пойдем ко мне.

– Нет, Федя, я устал. Ноги промокли…

– Пошли, – он потушил бычок о перила и потянул Руднева к себе.

На маленькой кухне Федор казался громадным плюшевым медведем в кукольном домике. Под ногами у него вертелись два пупса двух-трех лет и серая кошка. Старшая дочка Вера сидела здесь же, за обеденным столом, и делала уроки. «Остальных, – сказал Федор, – моя повела по кружкам». Руднев сначала не понял, что речь идет о внеклассных занятиях, и на ум пришла другая картинка: Ольга, как вертухай в тюремном дворе, водит детей по кругу.

Федор открывал и закрывал холодильник, доставал какие-то пакеты, некоторые убирал назад, некоторые – оставлял. Так на столе оказались кусок сыра, хлеб, оладьи и малиновое варенье. Вера запустила в банку палец. Федор поставил чайник.

– Извини, Илюш, кроме чая, ничего другого налить нету. Алкоголя дома не держим.

– Это даже хорошо. Мне с утра за руль.

– Ну вот и славно, – согласился Федор.

Он взял графин, разлил по стаканам воду, размешал в ней варенье и отдал сладкое питье детям. Потом сел напротив и стал смотреть то на Илью, то на костяшки своих кулаков.

– Вчера беседу имел.

– Какую беседу?

– Серьезную. Благочинный из епархии ко мне в храм приезжал.

– Кто?

– Помощник митрополита. Ревизор такой. Я бы даже сказал, надзиратель.

– И чего он?

Руднев предвидел, куда катится разговор. А Федор не знал, с чего начать. Он даже жалел, что начал, и закипал.

– Ну там… Оказалось, Ольга к архиерею ходила. Да так сходила, что… Вот кто ее просил?

– Тут в примере загадка! – сказала Вера. – Пап, помоги…

Федор не слышал дочь.

– Пришел без звонка. Ходит-ходит по церкви. Вопросы глупые задает: почему крыльцо шифером крою, а не металлом, или зачем песку так много, для плитки так много не надо. В общем, трещит без дела… А потом вдруг как спросит: «Плохо тебе живется?»

– Пап, слушай… Ну слушай! «За бесчисленной отарой ночью шел пастух усталый». Кто это?

– Как тебе живется! Ну что за вопрос? Я отвечаю ему, что сносно живу. А он опять, разве плохое у тебя житье? Как у всех, говорю. С Божьей помощью. Вот он и выдал, что жалобница за меня в епархии просила. И пристыдил: сам, мол, трусишь, а бабу свою в скромности держать не можешь.

– «За бесчисленной отарой ночью шел пастух усталый»! Пап, ну кто это?

Федор поглядел на Веру.

– Это, дочка, Иисус Христос.

Она притихла.

– А ты чего ему ответил? – спросил Руднев.

– Злость меня какая-то взяла. Я и сказал ему… – кулаки Федора сжались. – Не буду сейчас при детях повторять… Но крепко сказал!

Засвистел чайник. Федор, переступив через пупсов, собирающих на полу пазлы, снял его с огня.

– Это не Иисус, папа.

– Почему?

– Тут дальше: «…а когда пропел петух – скрылись овцы и пастух».

– Какой еще петух?

– Не знаю, какой, пап… Громкий.

Федор налил чаю. И только сел, как в прихожей щелкнул замок. Пупсы бросили свои пазлы, побежали встречать маму. Послышалось, как у кого-то случайно раскрылся зонт и дети завизжали. Только голос Ольги тучей гремел над детским смехом.

– Кто-то обкурил всю лестницу! – крикнула она из прихожей. – А, у нас гости. Здравствуй, Илья.

– Привет, Оля.

Она понюхала воздух в кухне, в котором витали следы их невинного курения. Илья решил, что сейчас им влетит, но Ольга, поняв все, только цокнула языком.

– А чего это вы не едите ничего? – спросила она, сменив тему. – Я сейчас картошки сварю…

– Не надо, – остановил ее Федор. – Мы сыты.

– Сыты? – Ольга потупилась на Илью. – Ты, может, и сыт. А вот Илья…

Илья решил, что лучшего момента для побега не будет:

– Я не голоден, но устал. Спать хочу очень. Пожалуй, пойду.

– Ну как же? – удивилась Ольга. Она была чем-то взволнована и весела. – Чаю попил, и все? Тебе Федя не сказал, что у нас радость?

– Какая?

– Ну что же ты ему не сказал? Феде отпуск дали. Митрополит одобрил, подписал. Никогда раньше не давал, а тут нате. – Ольга подмигнула Илье и сладко улыбнулась. Она была горда за себя. – Может, мы коньячку выпьем?

– Коньячку? – Федор насторожился. – У нас нет ничего.

– Забыл, что ли? Тебе на Пасху дарили. Дорогой, французский. Там еще оставалось. А тут чем не повод?

– Не надо коньяка, – попросил Илья. – Мне рано за руль.

– Не надо коньяка, – подтвердил Федор. – Ему за руль.

Ольга принесла бутылку, обтерла ее полотенцем.

– По чуть-чуть.

– Не надо!

– Да ты чего это? Хоть Илью угости.

Федор был напряжен и даже покраснел. Он свернул бутылке голову. Налил себе