Большой, маленький - Джон Кроули

НОВОСТИ ИЗ ДОМУ Он отпирал дверь подвала, когда кто-то заколотил во входную дверь так неожиданно, что он вскрикнул. Он выждал минуту, надеясь, что это какой-то сумасшедший прохожий и стук больше не повторится. Но в дверь снова застучали. Он подошел к двери, молча прислушался - за дверью кто-то выругался. Затем некто с рычанием ухватился за засов и начал снова трясти дверь. - Это совершенно бесполезно,- сказал Джордж громким голосом. За дверью остановились. - Откройте. - Что? - у Джорджа была привычка делать вид, что он не расслышал вопроса, когда он затруднялся в ответе. - Откройте дверь. - Вы знаете, что я не могу сразу открыть вам. Знаете, как это называется? - Послушайте, вы можете сказать мне, какое из этих заведений имеет номер двадцать два дробь два. - А кто вы такой? - Почему в этом городе все на вопрос отвечают вопросом? - Хм. - Почему, черт побери, вы не можете открыть дверь и поговорить со мной, как все люди? За дверью молчали. В голосе за дверью звучала такая неподдельная горечь, что это тронуло сердце Джорджа и он прислушался, не заговорят ли снова; испытывая легкий трепет, он чувствовал себя в безопасности за крепкой дверью. - Не скажете ли,- снова заговорили за дверью и Джордж услышал, как за вежливостью скрывается ярость,- пожалуйста, не знаете ли вы, где я могу найти дом Мауса, Джорджа Мауса? - Знаю,- ответил Джордж,- это я.- Конечно, это было довольно рискованно.- Кто вы? - Меня зовут Оберон Барнейбл. Мой отец... Но скрежет открывающихся замков и скрип болтов прервали его. Джордж шагнул в темноту и втащил человека, стоящего на пороге, в прихожую. Быстрым движением он захлопнул и запер дверь и поднял лампу, чтобы посмотреть на своего кузена. - Какой ты еще ребенок,- сказал он, нисколько не заботясь, что это может быть неприятно юноше. Раскачивающаяся лампа отбрасывала блики на его лицо, изменяя черты; лицо его было длинным и узким, да и сам он был длинным и худым, как ручка во внутреннем кармане его собственной рубахи. Как только что из пеленок, подумал Джордж. Он рассмеялся и потряс его руку. - Ну, и как там, в деревне? Как Элси, Лэйси и Тилли или как там их зовут? Что привело тебя сюда? - Отец написал,- сказал Оберон, как бы не желая тратить усилия на то, что уже было сделано. - Да? Ну, ты знаешь, как сейчас ходит почта. Ну, давай, проходи, проходи. Что это мы стоим в прихожей. Здесь чертовски холодно. Кофе или что-нибудь покрепче? Сын Смоки быстро пожал плечами. - Осторожней на лестнице,- предупредил Джордж и, светя лампой, повел гостя по пустым помещениям и по маленькому мостику, пока они не остановились на потертом ковре, где впервые встретились родители Оберона. По пути Джордж подобрал старый кухонный табурет на трех ножках. - Садись,- предложил он.- Ты что, сбежал из дому? - Отец и мать знают, что я уехал, если тебя это волнует,- ответил Оберон слегка надменным голосом, что впрочем, было вполне объяснимо. С глухим ворчанием и диким взглядом Джордж поднял над головой сломанный стул - при этом его лицо перекосилось от усилий швырнул его в камин. Стул разлетелся на кусочки. - Родители одобрили тебя? - спросил Джордж, подбрасывая обломки в огонь. - Конечно! - Оберон сидел, скрестив ноги и пощипывал себя за колено сквозь ткань брюк. - Ну да. Ты шел пешком? - Нет.- В его голосе прозвучало некоторое презрение. - И ты приехал в город, чтобы... - Чтобы устроить свое будущее. - Ага,- Джордж подвесил над огнем сковородку и достал с полки изящную баночку контрабандного кофе.- Все же, одна деталь: чем ты собираешься заниматься? - Ну, я точно не знаю. Только... Похмыкивая, Джордж готовил кофе и доставал чашки. - Я хотел, я хочу писать, вернее быть писателем. Джордж удивленно поднял брови. Оберон ерзал на своем стуле, как будто эти признания вырывались у него помимо его воли, и он пытался удержать их в себе. - Я думал о телевидении. - Это ошибочный путь. - Что? - Почему-то все думают, что телевидение - это золотое дно. Оберон обхватил правой ногой левую и не собирался отвечать. Джордж, разыскивая что-то на полке и похлопывая себя по карманам, удивлялся, как смогло это вечное желание проникнуть и в Эджвуд. Странно, как быстро молодежь может мечтать о таких безнадежных и бесперспективных занятиях. Когда он был молодым, все двадцатилетние юноши хотели быть поэтами. Наконец, он нашел, что искал: подарочный нож для разрезания писем с гравировкой на эмалированной рукоятке, который он нашел много лет назад в пустой квартире и как следует наточил его. - Телевидение требует большого честолюбия, разъездов и там слишком много неудачников.- Он налил воды в кофейные чашечки. - Откуда ты знаешь? - быстро спросил кузен, как будто он не раз уже слышал это от умных взрослых. - У меня нет необходимых качеств и таланта и я не испытывал неудачу в тех делах, к которым у меня нет способностей. Ах, кофе сбежал. Оберон не сумел скрыть улыбки. Джордж поставил кофеварку на подставку и достал небольшую коробочку разломанного печенья. Из кармана жакета он извлек коричневый кусочек гашиша. - Для вкуса,- сказал он. В его голосе не слышалось недовольства, когда показал Оберону наркотик.- Это лучший сорт из Ливана. - Я не употребляю наркотики. - О, конечно. С видом знатока Джордж отрезал кусочек своими флорентийскими щипчиками, подхватил его и бросил в свою чашку. Он сидел, помешивая в чашке кончиком ножа и глядя на своего кузена, который быстрыми глотками глотал свой кофе. Как хорошо быть старым и седым и знать, как спросить, чтобы не сказать слишком много, но и не слишком мало, чтобы прослыть молчуном. - Итак,- проговорил он, вынимая нож из чашки, чтобы посмотреть, растворился ли кусочек в ароматном напитке,- рассказывай. Оберон молчал. - Садись поближе, налей еще чашечку. Давай-ка расскажи, какие новости дома. Он задавал еще много вопросов. Оберон отвечал короткими фразами, но для Джорджа этого было достаточно. К тому времени, как весь кофе был выпит, из предложений Оберона перед ним раскрылась целая жизнь, которую дополняли мелкие детали и странные совпадения. Он читал в сердце своего кузена, как в открытой книге.

ЧТО УСЛЫШАЛ ДЖОРДЖ МАУС Он вышел из Эджвуда рано утром, проснувшись, как и собирался, еще до рассвета. Он мог проснуться тогда, когда ему было нужно - эту способность он унаследовал от своей матери. Он зажег лампу; пройдет еще не меньше двух-трех часов, прежде, чем Смоки едва волоча ноги и шаркая спустится в подвал и включит генератор. В груди у него мелко подрагивало, как будто что-то пыталось спрятаться или выскочить оттуда. Он знал пословицу: "Лучше синицу в руки, чем журавля в небе" но он был из числа тех, для кого подобные пословицы ничего не значат. Синица была у него в руках, как он и хотел, но он нервничал; он не раз уже выходил из себя, но он всегда думал, что это были только его испытания и никогда не догадывался, что через это проходили многие до него. Он пытался даже писать стихи о тех жутких чувствах, которые он испытывал и написал несколько страниц, которые аккуратно уложил в зеленый дорожный саквояж; сверху бросил кое-какую необходимую одежду, зубную щетку, что еще? Старую бритву "Жилетт", четыре куска мыла, книгу "Секрет Братца Северного Ветра" и памятку для юристов. Он прошел по спящему дому, торжественно представляя, что это в последний раз перед тем, как отправиться навстречу неизвестности. Дом не казался спокойным. Коридоры были освещены каким-то водянистым зимним светом, комнаты и залы были поистине унылыми и мрачными. - Ты выглядишь небритым, неопределенно проговорил Смоки, как только Оберон вошел в кухню.- Хочешь овсянки? - Я не хотел никого разбудить, включив воду. Я не хочу есть. Смоки возился с дровами у печки. Когда Оберон был ребенком, его всегда изумляло, что он видел, как его отец ночью ложится спать в этом самом доме, а на следующее утро появляется в школе за своим столом, как будто по мановению волшебной палочки или как если бы их было двое. Первое время он даже вставал рано утром, чтобы потрогать отца за не расчесанные волосы и клетчатый халат до того, как он уйдет в школу - это было для него все равно, что раскрыть секрет фокусника. Смоки всегда сам готовил себе завтрак и хотя много лет белая электрическая плита стояла холодной и бесполезной в своем углу, подобно незаслуженно уволенной гордой старой экономке, и Смоки совершенно не умел обращаться с огнем, как не умел делать и многое другое, он все равно не отказывался от своей привычки. Для этого ему нужно было лишь пораньше встать. Оберон с нарастающим нетерпением наклонился над печкой и в одну минуту разжег сердитое пламя. Смоки восхищаясь, стоял за его спиной, засунув руки в карманы халата. Через некоторое время они уже сидели напротив друг друга за тарелками с овсянкой и чашками кофе подарком Джорджа Мауса. Они немного посидели, положив руки на колени и глядя не в глаза друг друга, а в карие бразильские глаза двух кофейных чашек, сдвинутых вместе на столе. Затем Смоки многозначительно кашлянув, поднялся и достал с высокой полки бутылку бренди. - Дорога не близкая,- сказал он и плеснул в чашки с кофе. Смоки? Да, Джордж заметил, что в нем за последние годы появилось чтото наподобие сужения чувств, а выпитая рюмочка разрешила эту проблему, расслабила его. Действительно, никаких проблем - только маленький глоток. Он стал расспрашивать Оберона, уверен ли тот, что у него достаточно денег, есть ли у него адрес агентов и адвокатов дедушки, о наследстве и прочем. Да, у него все это было. Даже после смерти доктора его рассказы продолжали печататься в городской вечерней газете - Джордж сам читал их. Кроме этих посмертных рассказов, доктор оставил кучу запутанных дел - адвокатам и агентам этого могло хватить на годы. У Оберона был свой интерес во всех этих запутанных делах, потому что доктор оставил ему наследство, достаточное для того, чтобы прожить свободно год или около того. Доктор действительно надеялся, хотя был слишком скромен, чтобы сказать это, что его внук и лучший друг смогут совершать небольшие путешествия, хотя Оберона это мало интересовало. Существовало некоторое препятствие, которое Джордж мог легко представить себе. Шутки доктора не всегда были смешными для всех, кроме детей. Позже они приняли форму метафоры или головоломки. Он пересказывал свои разговоры с саламандрами и цикадами со скептической улыбкой, как бы приглашая своих домочадцев подумать, почему он так говорит. Но в конце рассказа все становилось ясно - то, что он слышал от своих собеседников было очень интересно. Пока Оберон рос, ему всегда казалось, что у его дедушки очень большая власть и очень острый слух. Однажды, когда они совершали прогулку по лесу, доктор сделал вид, что он слушает, что говорят ему животные и последует их совету. Оберон никогда не был любителем розыгрышей, а доктор терпеть не мог врать детям. Он всегда говорил, что не овладел этой наукой; может быть, это было результатом его преданности; как бы то ни было, существовал определенный круг животных, кого он мог понимать; это, как правило, были некрупные животные из тех, кого он хорошо знал. Медвежата, кошки, ракиотшельники, длиннокрылые летучие мыши - о них он вообще ничего не знал. Они пренебрегали им - могли говорить или не видели пользы в коротком разговоре - он не мог точно сказать. - А как насчет насекомых и жуков? - спросил Оберон. - Я говорю с некоторыми, но не со всеми,- ответил доктор. - А муравьи? - О да, еще муравьи,- спохватился доктор,- конечно. Взяв внука за руку, он вместе с ним склонился у очередного желтоватого холма и с чувством благодарности и удовлетворения начал переводить ему болтовню муравьев в муравейнике.