У смерти женское лицо - Марина Воронина

— Пистолет можешь оставить себе, — сказал он. — В конце концов, будет дураку наука. Теперь по делу. Ты права, клуб — просто «крыша» для настоящего бизнеса. Но, я подчеркиваю, для бизнеса, а не для банды, как ты, похоже, решила.

— Угу, — сказала Катя, — понятно.

Она осталась при своем мнении, но решила помалкивать: она сегодня уже и так наговорила много лишнего.

— Мы посредничаем в торговле между западными производителями и нашим потребителем, — продолжал Щукин. Теперь речь его лилась плавно, словно он выступал на пресс-конференции. — Само собой, не бесплатно. Тот уровень секретности и конспирации, который ты можешь здесь наблюдать, — а он, поверь, гораздо выше, чем это кажется на первый взгляд, — является вынужденной и, надеюсь, временной мерой. Одно время мы пытались работать легально, но в этом деле столько бюрократических рогаток, ненужных ограничений... И потом, знала бы ты, какие с нас драли налоги!..

— Вот, — не удержавшись, вставила Катя. — Это уже другое дело. А то хоть икону с вас пиши. А что за товар? Наркотики?

— Темень, — сказал Щукин. — Наркотики идут с востока на запад, а не наоборот. Лекарства.

— Наркосодержащие?

— Да что ты прицепилась к этой наркоте?! Ничего подобного. И вообще, не изображай из себя следователя — для этого у тебя кишка тонка.

— Гм, — сказала Катя.

— Вот тебе и «гм». Кстати, о следствии... Насчет машины... ну, той самой... забудь. Это была случайность, и это не имело к тебе ни малейшего отношения. Договорились?

— Гм, — повторила Катя. — Хорошо. Будем считать, что договорились.

— Мне не нравится твое «гм», — сказал Щукин, — но Бог с тобой. Так ты будешь с нами работать?

— Да я, по-моему, и так работаю, — старательно изображая удивление, сказала Катя.

— Актриса из тебя, как из веревки кочерга, — усмехнулся Щукин. — Это была не работа, а испытательный срок. Ну, что скажешь?

— А куда мне деваться? — на этот раз совершенно искренне сказала Катя. — Правда, это будет зависеть еще и от того, какая работа. Отстреливать налоговых инспекторов мне бы не хотелось.

— Думаю, что и не придется, — успокоил ее Щукин. — Будешь развозить товар по точкам. Работа довольно тонкая, поскольку потребитель, как правило, знает про нас столько же, сколько и милиция, то есть буквально ничего. Ну и конкуренты, конечно, и любители заграбастать чужие бабки... в общем, не соскучишься. Зато платить буду по-настоящему.

— А до сих пор было не по-настоящему?

— До сих пор ты получала половинную ставку, — ответил Щукин. — В связи с прохождением испытательного срока.

— Ого, — сказала Катя.

— Ага, — в тон ей подтвердил Щукин.

Когда Катя вышла из кабинета, навстречу ей попался веселый и одновременно, как всегда, сильно озабоченный Гоша, торопившийся в кабинет Щукина с ворохом каких-то шелестящих бумаг.

— Привет, лисичка! — весело крикнул он, увидев Катю.

— Здравствуй, Колобок, — ответила Катя.

Веселый Гоша исчез за дверью щукинского кабинета, а Катя осталась в коридоре со своими раздумьями и сомнениями. По правде говоря, в голове у нее была жуткая, совершенно непроворотная каша, и разбираться, что к чему в этом месиве, у нее в данный момент не было ни малейшего желания. Поэтому прежде чем вернуться домой, она отправилась в зоопарк и провела там два с половиной часа, наблюдая за плескавшимися в знаменитых прудах птицами.

Смотреть на сидевших за решеткой зверей ей сегодня почему-то не хотелось.

Глава 14

Мама привела мальчика в зоопарк. Мальчик увидел обезьян и говорит маме: «Смотри, сколько программистов!» Оказывается, они, как и папа мальчика — программист, естественно, небритые, волосатые и все время чешутся... Н-да.

Инженер-программист Павел Смирнов, безработный инженер-программист, кряхтя выбрался из кровати. Электронный будильник, стоявший ввиду отсутствия такой мелкобуржуазной роскоши, как прикроватная тумбочка, прямо на полу, показывал половину двенадцатого. Некоторое время Павел смотрел на светящийся циферблат, тупо моргая и пытаясь сообразить, день сейчас или ночь. Не придя к какому-либо определенному выводу, он отправился в туалет, шлепая по линолеуму босыми заплетающимися ногами, к подошвам которых неприятно прилипал мелкий мусор.

Даже не потрудившись закрыть за собой дверь, он встал над унитазом и долго мочился, приспустив мятые красные трусы и придерживаясь левой рукой за стену, чтобы не упасть. Он все еще чувствовал себя совершенно пьяным и испытывал желание избавиться от излишков алкоголя простейшим народным методом, а именно путем введения двух пальцев поглубже в горло. Он посмотрел на свои пальцы. Пальцы были грязные, с траурной каймой под ногтями и с полустершейся засохшей кровью на фалангах, и Павел решил не экспериментировать.

Вернувшись в комнату, он снова остановился перед кроватью, глядя на будильник. Без двадцати двенадцать. Так ночи или дня все-таки? Если это ночь, то надо ложиться досыпать, а если день, то, напротив, давно пора вставать. Да я и так стою, подумал он, почесывая дрожащими пальцами небритую щеку и переводя взгляд на окно. За окном было светло. «Белая ночь, — подумал Павел и поддернул сползавшие трусы. — Куда же это я заехал?»

— О черт, — простонал он, берясь обеими трясущимися руками за голову и стискивая ее изо всех сил, чтобы она, неровен час, не раскололась надвое. Похмелье было могучим, такого с ним не случалось уже давненько, если случалось вообще.

Павел сел на край кровати и прикрыл глаза. Сразу стало легче, к нему частично вернулась способность соображать, но зато мир за сомкнутыми веками немедленно косо поплыл куда-то в сторону. Похоже было на то, что Земля действительно вращалась, и вращение это вызывало у Павла массу неприятных ощущений.

Он снова открыл глаза и посмотрел в окно. За окном по-прежнему было светло, и Павел покачал головой, смиренно перетерпев вызванную этим движением вспышку головной боли. Белая ночь, это же надо такое измыслить! Само собой, это был день, половину которого он проспал из-за того, что накануне напился, как зонтик. Теперь весь день, конечно же, пропал. Что толку от его пробуждения, если он не в состоянии отличить день от ночи или хотя бы сообразить, что, будь сейчас ночь, электронный будильник показывал бы не одиннадцать, а двадцать три пятьдесят?

— Никакого толку, — вслух сообщил он захламленной комнате, поразившись надтреснутому жестяному тембру своего голоса. — Ни малейшего. Смотри, мама, сколько программистов... и все пьяные.

Он дотянулся до скомканных джинсов, валявшихся рядом с кроватью, и принялся натягивать их, издавая массу всевозможных страдальческих звуков, которые должны были показать равнодушному миру, как ему плохо. Организм криком кричал, умоляя его перестать валять дурака, забраться обратно под одеяло и не дергаться еще хотя бы пару часов, но он все равно натянул джинсы до конца и застегнул молнию — скорее из духа противоречия, чем с какой-либо определенной целью.

Дух противоречия, да... Он снова со скрежетом почесал заросшую трехдневной щетиной щеку. «Вот и сиди теперь в обнимку со своим духом. Может, он тебя накормит». — «Да ладно, — с раздражением оборвал он поселившегося внутри его черепной коробки зануду, — что ты разнылся? С голоду он помрет... бедный, несчастный. Компьютерщик моего класса — это вам не хухры-мухры... не дрейфь, не пропадем!»

«Да, — сказал зануда, — да? А какой день сегодня, ты не забыл?»

Павел замер с поднятыми руками и просунутой в распяленную на них выцветшую футболку головой. «А какой сегодня день? А какой был день тогда? Ах, да — среда... Ну да, среда, как же. Пятница сегодня, вот что. Ну, и что?»

«А то, — злорадно пропел зануда тоненьким противным голоском, — что сегодня в десять утра тебя ждали в той редакции... Тебя и еще троих таких же, как ты... программистов из зоопарка. У них там, изволите ли видеть, прием на работу на конкурсной основе. Им, знаешь ли, твоего слова недостаточно. Так что работка твоя тю-тю».

«Тю-тю, — согласился он, одергивая футболку, — что тю-тю, то тю-тю. Ну и хрен с ней в таком случае. Что я, другого места не найду?»

«Найдешь, дружок, найдешь, — успокоил его оппонент. — Программист — профессия дефицитная, так что рабочих мест навалом. А вот Иришка у тебя, насколько мне известно, одна».

Павел обмяк. «Сукин ты сын, — сказал он себе, — пропойца хренов... Раз в неделю эта сука разрешает тебе с дочерью повидаться, и что?»

Он посмотрел на часы. Побриться, конечно, уже не успеть, да и черт с ним, с бритьем. Умыться, зубы почистить, паклю эту на голове причесать... Завтрак, само собой, побоку, тем более, что все равно с души воротит... Возьму такси, благо деньги есть... вернее, были.

Похолодев, он сунул ладонь в задний карман джинсов и нащупал ком смятых бумажек. Нет, что-то, хвала всевышнему, после его вчерашнего загула уцелело. Спасибо этой, как ее... в общем, Жориной знакомой, подкинула деньжат. А что ноги не раздвинула, так это — разом больше, разом меньше...