Поймать зайца - Лана Басташич

«Понятия не имею. Какое-то озеро, наверное…»

«Едем туда!»

«Да ладно… До Вены осталось совсем немного…»

«Но я хочу увидеть озеро», – сказала она спокойно, как будто это несомненный научный факт, против которого у меня нет никакого аргумента. Я вспомнила, как она чуть не убила нас в кукурузе, и решила, что проще сделать паузу в полчаса, чтобы она посмотрела на эту дурацкую воду, чем снова пойти на риск аварии.

Озеро было искусственным, так же как и парковка, так же как и трава, так же как и ногти нашей официантки, когда та принесла нам кофе и вежливо попросила Лейлу спустить ноги со стула. Казалось, по поверхности воды кто-то натянул прозрачную пленку, чтобы случайный камешек не поцарапал весь вид, как мог бы поцарапать фотографию. Каждая травинка была пострижена на ту же длину, что остальные, как будто за ней ухаживает салон депиляции, а не садовые рабочие. И зеленый цвет, совсем не такой, как наш, везде был одного тона, куда бы я ни бросила взгляд: деревья, кусты, газон… это напоминало иконку «Майкрософт», по которой щелкаешь, чтобы заполнить пространство каким-то нюансом. Даже птицы, которых я не видела, так приятно щебетали в своей отточенной гармонии, производя, как по часам, безукоризненно точные терции и квинты, что я подумала, что на самом деле мы слушаем какой-то диск, а не настоящие клювы. Я вспомнила, как некогда ценила такое: улицы без мусора, подстриженную траву во дворах, чистые скамейки, всеобъемлющий порядок иностранного мира. Сейчас он действовал мне на нервы. Не потому, что Босния в своей тотальной неряшливости и лени лучше. Я никогда не была солидарна с теми, кто восхваляет собственные проявления безразличия как доказательство, что у нас, тех, кто отсюда, больше сердечности, чем у них, там; что здесь, у нас, якобы искренние и простые души из-за того, что мы бросаем мусор на тротуары и орем на детей. Такие идеи мне всегда казались смешными. Однако в тот момент с Лейлой, которая разочарованно смотрела на абсолютно квадратное озеро, а потом, прочитав, сколько мы должны заплатить за два кофе, громко сказала: «Ни хера себе!» – Австрия действовала мне на нервы. По сравнению с ее великолепной травой я казалась самой себе неправильной, грубо сложенной, небрежно тонированной, мои мысли были раскрашены так, что цвет вылезал за края. Тогда я поняла, почему мне не нравятся пейзажи фабричного производства: они заставляют воспринимать мою человеческую природу как ошибку, как мой глубоко личный промах. Внезапно у меня возникло сильное желание пописать в это озеро. И я объяснила себе его присутствием Лейлы: если бы ее не было там, рядом со мной, вероятно, я бы очень аккуратно сыграла роль цивилизованной жительницы Европы, более того, насладилась бы этим. Но она мне всегда напоминала о чем-то сущностном во мне, о каком-то центре, который вовсе не является точкой пересечения диагоналей прямоугольника. Напоминала, что беспорядок – это естественное состояние нашего мира, что наши жизни, организованные вокруг усилий привнести в порядок весь этот хаос, по сути дела, не что иное, как свидетельство непомерной гордыни.

Лейла подняла лицо к солнцу и закрыла глаза. На ее макушке пробивалась тонкая прядь, ослепительно черная по сравнению с австрийской светловолосостью. Как будто щепотка той темноты проникла в волосы, перед тем как мы покинули Банялуку. Я была глупо счастлива, потому что засвидетельствовала истинный цвет ее волос, словно доказав этим, что в той безмолвной перепалке, которую мы вели еще от Мостара, я все время была права. Эта прядь говорила мне, что я не все выдумала, что где-то внутри этой женщины скрывалась настоящая Лейла, которая рано или поздно выберется на поверхность. Перед нами на безукоризненном газоне играли две девочки, они кружились и падали на землю с искренними подростковыми приступами смеха. У той, что повыше, была совершенно белая кожа и такие светлые волосы, что казалось, они могут исчезнуть, если она еще немного приблизится к солнечной стороне двора. Девочка была одета в шорты на лямках и майку, которая по сравнению с цветом ее волос казалась скорее желтой, чем белой. У другой был толстый рыжий пучок, и, когда девочка кружилась на месте, раскинув в стороны руки и закрыв глаза, ее зеленое платье из тюля кружилось вместе с ней, как нежный пропеллер, готовый поднять ее высоко над озером. Их матери сидели через два столика от нас и что-то ворковали на безупречном немецком, не спуская глаз с газона. Время от времени одна из девочек опасно приближалась к берегу озера, увлеченная своим танцем, как дельфийская жрица, пока ее земная мать не начинала кричать ей что-то на немецком, разрушая магию. Фраза натягивалась между мамой и дочкой, как поводок, и тащила расшалившуюся девочку подальше от воды.

«Я тебе не говорила, чтобы ты валила к ебеной матери», – сказала Лейла ни с того ни с сего, по-прежнему с закрытыми глазами.

«О чем ты?» – спросила я, глядя на девочек, завидуя их естественной беспечности и тому, что они могут валяться на траве и никто не подумает, что они ненормальные.

«Тогда, когда мы виделись в последний раз, когда мы похоронили Зекана».

«Ты открыла мне дверь и сказала, чтобы я валила к ебеной матери, – ответила я. – Я это прекрасно помню».

Она вытаращила на меня глаза и выпрямилась на стуле.

«Как ты любишь выдумывать, свет такого не видывал…»

«Я ничего не выдумываю», – сказала я спокойно. В тот момент я вспомнила телепередачу, в которой полицейские рассказывали, что прошли курс обучения разговору с психопатами. Ни в коем случае не нервничать и не терять спокойствия – это признак слабости.

«Сара, ты шутишь, правда?»

«Боже мой, Лейла, какое теперь это имеет значение. Это было сто лет назад. И я больше не сержусь».

«Нет, вы только ее послушайте: «больше не сержусь». Сначала все сама выдумывает, а потом еще и хвалится, что не сердится».

«Я действительно не могу сейчас об этом говорить».

Одна из девочек, та, светлая, перестала кружиться. Что-то отвлекло ее внимание, что-то в воздухе. Она стояла на траве и смотрела прямо перед собой без всякого выражения, а ее рыжеволосая подружка продолжала кружиться с закрытыми глазами.

«Послушай меня, – сказала Лейла, решившая придерживаться темы. – Я тебя спросила: «Куда ты сейчас?»

«Лейла, это неважно, правда…»

Что-то в воздухе, та девочка с бледной кожей что-то видит. Как будто смотрит на невидимую бабочку. Следит за ее бессмысленным танцем.

«А ты мне сказала, цитирую, валю к ебеной матери. И тогда я открыла дверь, а ты вышла. Тут и сказке конец».

«Лейла, девочка…»

«Какая еще девочка?»

«Беленькая, в шортах на лямках, – сказала я и показала на газон перед нами. – Что-то случилось».

И тут началось: сначала как-то странно дернулся детский локоть, как будто невидимая учительница резко потянула ее к себе. Светловолосая девочка упала на траву и стала дергаться в конвульсиях. Другая ладонями закрыла лицо и отошла на несколько шагов от подружки – это теперь была не она. Маленькое тело билось в ужасных судорогах, как будто вырываясь из земли под собой, во власти непостижимой неврологической ошибки, напоминая всем присутствующим, что мы не что иное, как жалкое скопление несовершенных частичек. Матери побежали к девочкам,