Поймать зайца - Лана Басташич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Эй, знаешь…» – услышала я вдруг ее голос из другого угла комнаты.
«Что?»
«Это про детей», – сказала она.
«Что про детей?»
«Я не могу, понимаешь? У меня там, внизу, не все в порядке… с сантехникой».
Я повернулась на кровати в ее сторону, хотя и не могла разглядеть ее в темноте.
«Ты на сто процентов уверена?»
«На сто тысяч процентов».
«А ты бы хотела? Иметь детей?»
«Не знаю, если честно, – сказала она. – Я бы хотела иметь выбор. Может быть. Понятия не имею».
«Надо же, мать твою… мне жаль», – шепнула я как-то глупо.
Я не знала, что сказать. Слова мои опять оказались бессильными, неэффективными. Лейла их делала такими – одним движением срывала роскошные одеяния с их хилых тел. Мы опять замолчали, а потом, через несколько минут, я услышала спокойное, равномерное дыхание. Она заснула, как всегда, раньше меня.
Я подумала: как же так, две женщины в маленькой комнате без кондиционера, с теплой кока-колой на столике, звуки кафедрального собора, которые с короткими промежутками доносятся в скрипящее окно, – и больше ничего. Никто нас не продолжит, когда мы однажды умрем. Но в этом не было ничего грустного, по крайней мере для меня. Той ночью это стало мне утешением: две женщины, которые зачеркнули для себя Боснию и бежали с места преступления и которые однажды просто исчезнут. За нами не будет виться никакая неконтролируемая линия потомства, мы не дадим миру никаких людей искусства, никаких потаскух и писательниц, никаких героев и злодеев. Мы не оставим чужих имен каким-то детям, которых будут называть нашими, детям, которые состарятся в каком-то другом времени, превратятся в людей, с которыми мы никогда не будем знакомы. Никто никогда не будет мы. Это только мы, две.
[ «Это вы», – сказала учительница с улыбкой и показала на пробковую доску, заполненную бумажными людьми. Наш первый день в школе. Последнее воспоминание, потому что первое. Оно все дальше, уменьшается, как дежурный по платформе. Не помню почти ничего, поэтому больше половины придется выдумать. Но ничего, ты вспомнишь то, что важно. Я должна прежде всего намечтать поддельные леса вокруг хрупких воспоминаний, чтобы сохранить их. Не обращай внимания на пустое изложение событий. Вспомни бумажных людей. Нам сказали, что для первого школьного дня нужно сделать и принести бумажные фигурки, которые изображают нас. Мама купила несколько видов блестящей бумаги, разноцветные фломастеры, наклейки и пестрые печати. Мы сидели за столом на кухне весь вечер и пытались сделать меня. Задание было ясное: каждый ребенок должен сам сделать свою фигуру. Маму это фрустрировало. Раскрашивая, я вылезала за линию, отрезала половину ступни, использовала слишком темную бумагу для волос.
«Все сначала, – сказала она. – Возьми этот… И будь внимательна с ножницами, а то опять все испортишь».
Я вырезала маленьких людей, юбки которых были частью их тела, и красила их цветами для девочек. Марала их дрожащие конечности блестящим порошком. Смотрела на мамино лицо, чтобы увидеть, хорошо ли у меня получилось. Она меня узнает в этой бумаге, она знает, как меня сделать, – однажды уже с этим справилась. Я хочу длинные зеленые волосы до пят, и платье из листьев, и желтые глаза. Но мама говорит, что так нельзя, разве я хочу, чтобы другие дети надо мной смеялись? Берет ножницы и вырезает мою фигуру, хотя ей известно, что нельзя. Но она мама, она лучше знает. Я плохо справляюсь с ножницами.
«Вот», – говорит она мне и протягивает девочку из розовой бумаги. Волосы ее красивее моих, гладкие и украшены маленькой звездой. В руке держит цветок, хотя на прошлой неделе я, играя в гостиной в «резиночку», сломала наш фикус. Мама тогда сказала, что люди, которые не умеют заботиться о растениях, не смогут позаботиться и о людях. Но маленькая бумажная я умела заботиться о растениях, она держала в руке безукоризненный цветок размером с ее голову. Одета она была в розовое платьице, которого у меня не было, и смеялась красными губами, хотя мама запрещала мне трогать ее косметику.
Перед школой в ряд стоят дети со своими матерями. Скоро нас вызовут, мы отпустим их руки и войдем в здание все вместе, но все же совершенно одни. Каждый сам по себе, вдруг став частью какой-то группы, частью чего-то большего, чем семейный стол.
На твоей матери – красное платье с широкой юбкой и босоножки на пробке. Я не знала, что люди могут быть такими красивыми. Красивым было и то, как она по-особому прикасается к часам на руке, чтобы посмотреть время, и то, как гладит твои волосы, такие же черные, как и у нее, смеется каким-то твоим словам – ты, такая же маленькая, как я, смогла ее рассмешить. Тебя не вижу, ты повернулась ко мне спиной, ты еще не существуешь. Одновременно мною владели два одинаково сильных чувства: желание, чтобы это была моя мать, с красивыми ногами, с прямой спиной, с широкой белой улыбкой, и чувство вины, потому что та, которую я так страстно желаю заменить, стоит рядом со мной. Позже ты меня уверяла, что у твоей мамы никогда не было красного платья, что я перепутала ее с кем-то другим, но я была уверена в своем воспоминании, держалась за него как за лотерейный билет, хотя выигрыш был мизерным. Кроме того, что ты знаешь о воспоминаниях? Швыряешь их за спину как использованные тампоны.
Это я тоже расскажу, как и все. Школа, хмурый день, чувство вины вползло в тесное пространство между маминой и моей ладонью. Нас начинают вызывать, и тут же возникает хаос. Один мальчик плачет, схватившись обеими руками за плащ своей мамы. Другие дети смотрят на него как на дирижера и, получив знак, играющий роль спускового крючка, разом начинают плакать в том же ритме – одни рыдают, другие тихо всхлипывают, растерянные матери пристыженно поглядывают на других женщин, делая вид, что такого не ждали. Ничего подобного с моим никогда не было, это все по вашей вине. И тут я увидела тебя. Тогда ты начала существовать. Настоящая ты, без имени.
Ты – единственный ребенок, который не плачет. Я-то на грани, подбородок уже трясется, но не потому, что я боюсь покинуть маму и войти в школу, а потому, что мне кажется, именно сейчас, в этот момент, это и нужно сделать, плач – это первая коллективная акция моей группы. Но я не могу плакать, пока ты на меня смотришь. А ты словно знаешь, что со мной происходит, не сводишь с меня глаз. Вокруг нас избалованные плаксы демонстрируют своим ором все возможности полного спектра звукоподражания. Учительницы приходят за детьми, неловко берут их на руки и вносят в школу, как мебель. Мама мною гордится: все женщины видели, что ее ребенок не плачет – ребенок начальника полиции. Я держу в руке розовую Сару из бумаги.
